Расследование

Но на следующее утро меня ждала неудача: после предварительной беседы с секретаршей мне так и не удалось проникнуть дальше её кабинета, и результатом оказались лишь невразумительные и ни к чему не обязывающие обещания и пожелания. Мой собеседник в первом издательстве оказался прав: никого не интересовал живой и честный образ Р., одного из лучших актёров недавнего прошлого, и даже если бы с собой у меня была уже готовая рукопись, то вряд ли она могла кого-то заинтересовать в этом месте. Возможно, я ошибался, но скорее всего именно оно занималось распространением самой грязной и тяжёлой порнухи, и начальная заинтересованность – проявившаяся несколько дней назад – видимо, была вызвана ошибкой. Ошибка оказалась выявлена, и оставалось только смириться и отправиться дальше – в театральный институт, многообещающее учреждение, в котором страдал и мучился будущий король сцены, одна из ярких личностей последних десятилетий.

То, что он мучился и неоднократно находился в подвешенном и неопределённом положении, было мне известно из статей Б., поскольку в главной биографии такие невыгодные подробности опускались и могли бы показаться даже странными на общем фоне. Тихая идиллия, судя по книге, продолжалась в течение всех пяти лет обучения на актёрском факультете, хотя совершенно точно я знал, что в конце первого и второго курсов Р. попадал в тяжёлое и опасное положение; судя по всему, отцовское влияние сказывалось в конце концов и в данной ситуации, и он выкарабкивался и спасался от окончательного вылета на обочину жизни, где вряд ли смог бы чего-то достичь. Вынос тела так и не состоялся, но, видимо, ситуация благотворно подействовала на его отношение к учёбе, и больше он уже не зависал над пропастью. Если бы кто-то сказал тогда педагогам, что это их лучший и самый талантливый ученик, они вряд ли согласились бы, и убедиться имели шанс только те, кто дожил до его скоропостижной гибели: сколько сразу тогда вылезло певцов осанны и курителей фимиама, только почему-то раньше они находились в тени и тихо молчали. Те же самые люди, которые недовольно морщились при виде постоянного двоечника и хвостиста, могли после его смерти часами говорить и вспоминать истории и смешные случаи, где оказался замешан Р.; «посмотрите, он был другом Р.» – и сразу человек делался знаменитым, превозносясь даже выше Р. в период его бурной и насыщенной жизни и работы, когда даже на такие приглашения у него не всегда хватало времени; потомки вели себя благоразумнее и почти никогда не отказывали, тем более что и свободного времени и пространства у них было намного больше, и почему они должны были отказывать в том, что шло им на пользу? Это выглядело как восполнение недополученного Р. при жизни, и хотя неизвестно было, как сам Р. отнёсся бы к таким заходящим уже за край акциям и действиям, никто, естественно, не протестовал.

Почему же с такими сложностями проходила учёба Р. в том самом месте, о котором мечтали многие? Насколько мне было известно, в институте он тоже не отличался излишним прилежанием, хотя никто не мог обвинить его в халтуре или недобросовестности, просто его нетерпимый и вредный характер начал проявляться уже в полной мере: обстановка и специфика заведения дозволяли некоторые вольности, и он максимально их использовал, не считаясь даже иногда с приличиями. Мне было известно об участии Р. в нескольких розыгрышах, самый безобидный из которых выглядел примерно таким образом: находясь в неглубоком подпитии вместе с друзьями, они собирались у телефонной будки и набирали случайный номер. Хотя номер мог оказаться и не случайным: жертвой могла стать квартира кого-то из недоброжелателей; игру Р. обычно брал на себя: строгим изменившимся голосом он спрашивал хозяина квартиры – кого-нибудь из взрослых – и, представившись служащим коммунального хозяйства, предлагал проделать несложную последовательность действий: достать где-нибудь верёвку или шланг, привязать его к батарее или трубе отопления – и затем, когда растерянный хозяин интересовался – что же дальше? – следовал совет засунуть другой конец понятно в какое место. Не исключались и варианты, но за последним указанием трубка бросалась, и компания со смехом и ржанием шла продолжать веселье к кому-нибудь на квартиру. Всё проходило благополучно до тех пор, пока однажды Р. не пришла в голову идея повторить номер с одним из преподавателей: но не на того он, видимо, напал, и педагог быстро разобрался в ситуации; состоялся неприятный разговор, и только профессионализм и гуманное отношение спасло будущего героя: педагог оценил уровень и простил избыточную грубость и нахальство ученика, запретив ему дальше использовать свою находку. Неизвестно было, прекратил ли на самом деле Р. своё телефонное хулиганство, или стал просто изобретательнее и хитрее, но больше он не попадался и благополучно смог доучиться до последнего курса.

Но такие шутки были не единственным, омрачавшим его учёбу в столь привилегированном заведении: как мне поведала первая жена и как я уже раньше мог узнать из отдельных статей и выступлений, в это же время началось его излишнее увлечение двумя крайностями: вином и женщинами; если в школе он как-то ещё держался или его пока сдерживали в узких определённых заранее границах, то после началось усиленное приобщение и к тому, и к другому. Теперь он не был маленьким скованным мальчиком, заочно знающим пределы своих полномочий, и ранняя самостоятельная жизнь вела к излишней свободе и раскованности: он мог делать, что хотел, и родители первой жены не представляли для него абсолютно никакого авторитета, и даже с мнением самой жены он считался слишком мало.

Где-то в конце учёбы он впервые в жизни очутился в вытрезвителе, где впоследствии оказывался ещё неоднократно, но первое испытание оказалось самым сложным: никто ещё не знал его как великого актёра и не прощал непристойные выходки и ситуации: в очередной раз он оказался в тяжёлом положении, но почему-то получил быстрое прощение, и даже в личном деле неприятность оказалась опущена и забыта почти всеми, кроме старого приятеля, составившего ему тогда компанию: в одной из статей бывший собутыльник делился воспоминаниями об этом и некоторых других случаях. Сам он пострадал намного больше, и оказался даже исключён из учебного заведения, но вспоминал происшествие с юмором и без обиды: после он пошёл совершенно по другому пути, приведшему его в конце концов к успеху. Только одно удивляло его: непотопляемость и подозрительная живучесть старого приятеля. Я не верил в провидение и в ангелов-хранителей, подставляющих в тяжёлый момент своё невесомое и крепкое крыло, и над этим стоило подумать, но пока я не имел достаточного количества фактов и тем более сопутствующих им доказательств.

Женщины были главной слабостью и хобби Р., и не удивительно выглядело то, что мне рассказывала его первая жена: ей ещё достался самый лёгкий и простой из всех отрезков жизни Р., другим же приходилось намного сложнее, ведь даже соседи были хорошо осведомлены, что если хозяин не пришёл в должное время домой, значит эту ночь он проведёт в чужой постели. Не всегда Р. вёл себя подобным образом: изредка в нём пробуждалось что-то вроде ответственности по отношению к семье, и тогда в течение нескольких недель он держал себя достаточно строго: не задерживаясь после спектаклей или репетиций – если только его не отлавливали старые друзья-собутыльники – он шёл понуро домой и устанавливал в квартире на некоторое время подобие матриархата: он сам ходил в магазин за покупками, наводил чистоту и порядок в углах, давно заросших пылью и паутиной, или даже стирал груды белья. Только одного не любил и никогда не делал Р. даже в самые спокойные периоды жизни: с пренебрежением он всегда относился к кухне и приготовлению еды, довольствуясь на худой конец чем-нибудь из холодильника. Ни одна из жён и любовниц так и не приучила его мыть посуду и хоть что-то себе самостоятельно готовить, объяснялось же всё, видимо, излишней неприхотливостью Р. и его готовностью есть хоть недоделанные полуфабрикаты. Странно выглядело такое со стороны, ведь наверняка несложно было научиться жарить мясо или рыбу, или готовить картошку, рис и макароны, но в данном вопросе он оставался непреклонным и оставлял всю работу очередной жене или любовнице, или вообще не касался и не заходил на кухню. К счастью для него любовницы и реже жёны шли сплошным косяком, и немало попадалось среди них хороших хозяек, так что обязательной и непременной язвы желудка Р. заработать не успел, а при такой работе и отношении к себе это выглядело настоящим чудом. Бывало и так, что о его здоровье пеклись сразу две женщины, и происходило настоящее соревнование – кто кого выживет: тогда Р. катался почти как сыр в масле, что бывало временами очень полезно и поучительно – но рано или поздно гаремный отрезок перетекал в обычную моногамию, пока он не натыкался на очередную излишне горячую поклонницу таланта. Поклонницы были его адом и спасением, от некоторых он не знал, как отделаться, ведь если они заполучали его на один раз, то думали, что он теперь принадлежит им навсегда или хотя бы на достаточно длительный срок, но сам он думал по-другому, и действовал в таких случаях достаточно решительно и жёстко. Длительные отвлечения не нравились ему самому и многим его коллегам и друзьям по работе, часть которых открыто завидовала его успехам: это могло сильно сказаться на качестве и продуктивности его работы, и даже режиссёр – старый друг и покровитель – советовал не слишком увлекаться и не переходить определённых границ. Но кто бы смог остановить великого безумца, великого не только на сцене, но и в некоторых других делах, не всегда нужных и полезных для общества? Логические аргументы не всегда годились и могли подойти для моего героя, но поразительная выносливость не покидала его и здесь тоже, и на сцене он никогда не выглядел утомлённым и измотанным, где бы не провёл предыдущую ночь, и даже больше того: на сцене он преображался, и дьявол, вселявшийся в его бренную оболочку, мог в одиночестве вытянуть из прорыва любое самое неудачное начинание. Человек, близко знавший его, так мог бы и подумать: откуда у этого почти истощённого и потрёпанного жизнью актёра берутся дополнительные, ничем не подкреплённые и не обусловленные силы и возможности, и в каком-нибудь отдалённом веке наверняка всплыл бы данный вопрос и Р. мог попасть в лапы инквизиции или иной соответствующей службы, но его счастье состояло ещё и в этом: он вовремя родился и не надо было доказывать свою непричастность к козням и каверзам главного врага человечества. Страшно было подумать, что такие же, как он – гениальные и потому немногочисленные – наверняка попадали на костёр или в лучшем случае на плаху, и скольким из них пришлось заплатить жизнью за приобщённость к высшему, которое невежественное и злобное окружение принимало за нечто иное – козни дьявола или прочей нечистой силы, и сколько же веры и надежды должны были иметь следующие, кто повторял тот же путь, сулящий только злые шипы и тернии, без всякой возможности выбраться из пёстрой клоаки к свету, где их ждут добро и справедливость.

Он, безусловно, принадлежал к таким людям, но по счастью, на дворе стояла другая эпоха, и людям его профессии можно было, наоборот, только позавидовать: в отличие от прошлых времён, явно недооценивавших комедиантов и лицедеев, новые времена превратили их в привилегированное сообщество, и совершенно понятным и обоснованным казалось, что лучшие среди них принадлежали теперь к элите. Возможно, Р. слишком явно пользовался положением, но таков уж был его характер, и не мне было осуждать его за многочисленные срывы и непристойности, иногда направленные даже против общественных устоев и основ. Я хорошо понимал, что развитие и прогресс идут благодаря таким крайностям и перегибам, когда что-то – сначала доведённое до гипертрофированных размеров – появляется сначала у немногих, а потом, разбавляясь и принимая нормальную форму и величину, сходит уже постепенно всё ниже и ниже по иерархической лестнице поступков и действий – и хорошо, когда здесь оказываются замешаны кумиры и герои вроде Р., потому что тогда процесс находит высокохудожественное воплощение. Это было ещё одним достижением Р., а сейчас я шёл как раз в то место, где он получил профессию и смог реализовать своё главное призвание: театральный институт находился недалеко от издательства, и я предпочёл пройтись пешком.

Было начало дня, но могла появиться мысль, что больше половины города не работает: по улицам шлялось такое количество людей, что приходилось лавировать и уступать дорогу слишком наглым и нахрапистым, или обгонять медленных и ленивых. Я хорошо знал адрес и примерное расположение института, и наверняка даже видел здание, не обращая на него раньше внимания: здесь были старинные и застроенные красивыми прочными домами улицы, где многие мечтали бы иметь квартиру, но слишком дорого стоило такое удовольствие и слишком многие стремились к этому. Даже мой шеф, главный редактор крупной газеты, не смог бы поселиться в этом месте, он только ворчал иногда, что кое-кто захапал себе слишком много, и другим не осталось ничего. Наверно, он был прав, а институт всю жизнь с самого основания располагался здесь, и его не смогли выкурить и согнать отсюда даже новые времена. Не исключено, что долгая осада всё-таки могла кончиться выселением, но пока он держался, существуя – почти как и всё остальное – непонятно как и за счёт чего: наверняка руководству делались разные предложения, и, возможно, приходилось даже отбиваться от назойливых и слишком активных деловых людей – по совместительству рыцарей меча и кинжала – но пока он ещё находился здесь, и надо было пользоваться моментом.

Когда я наконец нашёл улицу, то ожидал сначала, что смогу сразу определить нужное здание: однако ничего экзотического я так и не обнаружил; это была обычная улица с обычными трёх– и четырёхэтажными домами, и точный адрес пришлось искать уже по номерам. Институтом оказалось широкое трёхэтажное строение, у входной двери которого болталась вывеска; на вывеске мелкими буквами на чёрном фоне было выгравировано полное наименование, но только с близкого расстояния я смог разобрать их и понять, что это то самое заведение.

Внутри здание выглядело тоже вполне прилично: направо и налево длинной кишкой растягивался коридор, равномерно утыканный дверями, некоторые из которых иногда открывались и выпускали молодых в-основном людей: моего возраста и чуть моложе. Безусловно это были студенты, только непонятно было, почему они заняты такой суетой и чем обусловлено броуновское движение: если ещё продолжались занятия, что они делали в коридоре, а если всё давно кончилось, зачем они болтаются в институте. Конечно, они могли заниматься в творческих лабораториях или мастерских, что определялось спецификой заведения, но даже и такая работа могла выглядеть более спокойной и организованной, ведь нельзя же было утверждать, что в обстановке хаоса и беспорядка можно достичь высокого уровня мастерства? Такие вещи казались вполне логичными и целесообразными, а пока я хотел просто пройтись и посмотреть обстановку; сложно было определить, где в этом здании нужно искать следы пребывания Р.: может быть, всё-таки оставался кто-то, знавший его, или же следы Р. были рассеяны и растворены повсюду, и тогда почти невозможно было рассчитывать и надеяться на то, что я получу здесь что-нибудь существенное.

Сначала я двинулся направо; на дверях виднелись только цифры, а принадлежность и вид аудитории определить казалось абсолютно невозможно: для этого требовалось попасть внутрь, а я, конечно, не хотел мешать занятиям; меня просто могли попросить удалиться. Цифры висели трёхзначные и начинались с единицы, где-то за дверями стояла тишина, а где-то было шумно, разговаривали люди или звучала музыка. Я не сомневался, что в таком месте собраны лучшие силы страны: звёзды сцены и кино – зашедшие или действующие – безусловно должны были передавать здесь многолетний опыт и знания, наследие прошлых поколений и свои собственные достижения, сконцентрированные и просеянные долгой практикой и работой. Где-нибудь наверняка я смог бы наткнуться на великих комиков недавнего прошлого, высоких трагиков или крупных режиссёров и сценаристов, создававших весь творческий процесс и задававших ему направление и скорость, и наверняка кто-то из них мог помнить Р., с которым – как с коллегой по работе – общался в прошлом. Я очень надеялся на такие встречи, но пока что ничего подобного не проявлялось: те немногие, кого я встречал в коридоре, совершенно игнорировали меня и быстро выскакивали из одних помещений и проносились по коридорам или к выходу, или к лестнице в конце, или быстро забегали в соседние аудитории: похоже, это было обычным здесь явлением, одним из последствий творческого характера процесса. Студенты были почти все рослые и сильные, с мужественными или в крайнем случае красивыми лицами: казалось, что здесь находится агентство фотомоделей, тем более что и единственная студентка, проскочившая мимо меня к выходу, вполне подходила под эти критерии: высокая голубоглазая блондинка вполне могла бы изображать дорогую и малодоступную вешалку для модной и вычурной одежды «от кутюр», только непонятно было, что она здесь делает. Только один из всех не годился для общего правила, но там была уже другая крайность: низенький студент – я сначала подумал, что ребёнок – выбежал из одного кабинета и быстро – насколько было возможно – заскочил в соседний. Он один не был красивым и привлекательным, и даже больше того: пока он добирался до места назначения, я успел заметить, какая у него непропорционально большая голова и оттопыренные огромные уши, и неприятный наглый взгляд: вполне подходящая натура на роли шутов или злодеев.