Рассвет (сборник)

— Нет.

— Зря. В ней есть удивительные вещи… Жизнь, по-моему, состоит из случайностей. А случайности — это временные явления. Поэтому вся жизнь человека — сумма временных явлений на пути движения к счастью, которое где-то вон там, за горизонтом…

— Ничего не понимаю. Я спросила, что ты думаешь, глядя на степь, а ты мне целую лекцию читаешь, да еще такую туманную…

Виктор искренне засмеялся.

— Так я и отвечаю на твой вопрос. Когда вершина человеческого счастья где-то вон там за горизонтом, то я хотел бы, чтобы моя жизнь была ровной, как эта степь, где для нее нет никаких препятствий, из-за которых надо делать вынужденные остановки. Кажется, проще простого, — весело закончил Виктор.

Несколько минут Галина молчала, полусознательно прислушиваясь к бесконечной песне шофера. Она считала себя умной. Во всяком случае, науки, которые изучали в школе, ей легко давались. Она хорошо разбиралась во всех теоремах, физических и химических явлениях, успевала по всем предметам в рамках программы. Но то же самое знали все, кто вместе с ней окончил школу. А вот он — ее одноклассник, а знает значительно больше. Как легко и просто он говорит об этой сложной науке, о которой Галина даже думала с трепетом. Фи-ло-со-фи-я!

Вздохнула, не поворачивая головы, взглянула на Виктора. Он сидит без фуражки, слегка откинув назад голову, и задумчиво смотрит на невнятную, дрожащую в мареве черточку горизонта. Встречный поток воздуха лохматит черный чуб. И вдруг нехорошее завистливое чувство шевельнулось в груди Галины.

Что такое ее мечта стать хорошим садоводом? Мелкая, невзрачная мечтишка. Нет в ней ни поэзии, ни полета фантазии. Такая мечта может быть у каждого, кто думает только о себе и о своем будущем. А Виктор? Он мыслит широко, и планы у него, видимо, не такие мелкие.

Она пытается вспомнить все, что он говорил, но все больше и больше злится. Главного, видимо, она так и не поняла…

— Ты что-то накрутил со своими временными явлениями, — наконец холодно отозвалась девушка.

Виктор удивленно обернулся.

— Значит, вся жизнь состоит из определенных отрезков времени, или временных явлений, как ты их называешь? Для примера: детство до школы — одно, школьный период — другое, и так без конца?

— Совершенно верно. И эти отрезки времени в свою очередь делятся на части. Тот же период обучения, например, состоит из занятий в школе, каникул, отдыха, домашних работ, — пытался заглянуть ей в глаза Виктор, но она упрямо отворачивалась.

— Значит, наша жизнь в колхозе тоже будет только временным явлением?

— А как же? Конечно! По сравнению со всей нашей жизнью, это только какая-то часть.

— Ну, а каким будет это временное явление: хорошим или плохим?

Виктор засмеялся, распознав ее маневр.

— Каким оно будет, я не знаю и отгадать не могу. Я не оракул. Жизнь сама покажет. В конце концов, это моя личная довольно примитивная теория. Вообще, зря мы увлеклись этой темой. Честно говоря, я сам в философии плаваю, как топор в реке, только азы усвоил, полистал несколько книжек из любопытства, да и морочу тебе голову. Ты не сердись, Галочка. Философия — сплошная абстракция. Давай лучше держаться ближе к реальной жизни. Что это там темнеет впереди?

— Не знаю.

Ей показалось, что Виктор нарочно так говорит, лишь бы только смягчить ставший неприятным разговор. Видимо, он все-таки неплохо разбирается в этой проклятой философии! Перед глазами стояла виноватая улыбка Виктора. Ей стало жаль парня. Надо бы извиниться за резкость, но самолюбие удерживало. Одновременно росло чувство уважения.

Злость исчезла также быстро, как и появилась.

Галина вглядывалась в невысокое, непонятное, похожее на гигантский гриб, сооружение, маячившее на горизонте.

«Вот так часто бывает: много лет видишь каждый день человека, а потом оказывается, ты почти не знаешь его. Немного глубже заглянешь в душу и видишь, что этот человек совсем не такой, каким казался раньше, — думала Галина. — А все потому, что до сих пор жила легкомысленно».

Глава шестая

Машина долго мчалась по степи прямо на гигантский гриб. Затем он начал отходить в сторону.

Далеко слева бежит еще одна грузовая автомашина. Она подобна застывшему на месте черному жуку. Только рыжий пыльный хвост позади говорит о движении. Дрожащее марево искажает силуэт, то растягивает, то сплющивает, а иногда совсем отрывает его от земли, и тогда кажется, что машина летит в воздухе.

Впереди появилось полотно грейдерного пути. Шофер прервал песню, затормозил.

Перевалив через канаву, машина выехала на тряскую, всю в ухабах дорогу и через несколько минут остановилась на перекрестке. В десяти метрах слева возвышается чигирь — степной колодец [3] .

Сонная лошадь мрачно бредет по кругу, и колесо коловорота с вертикальными деревянными планками наматывает трос, таща из глубины огромную бадью с водой. За лошадью ходит худощавый, словно высушенный степной жарой, старик, одетый в ватник и шапку.

3

Чигирь — водоподъемное устройство в виде колеса с ковшами или барабана с канатом, снабжённым черпаками.

Шофер, взяв брезентовое ведро, пошел к колодцу. Поздоровался со стариком за руку, угостил сигаретой.

Как только старик перестал покрикивать на лошадь, она замерла на месте, словно уснула, безвольно опустив голову.

Галина и Виктор вылезли из кузова, чтобы размять затекшие ноги и напиться воды. Когда машина двигалась, жара не ощущалась, а теперь оказалось, что в степи полное безветрие и земля дышит сухим жаром, пылью и увядшей травой.

На десятки шагов вокруг колодца твердыми кучками засохла грязь с отпечатками овечьих копыт.

— Можно напиться, дедушка? — спросил Виктор.

— Почему же нельзя? Конечно, можно! Для того она и вода, чтобы ее пить, — ответил дед. — Без воды только верблюд неделю будет терпеть или, например, черепаха. Та целый месяц росинки в рот не берет и ей безразлично. А человек, видишь ли, так не может.

Дед быстро засеменил к колодцу, заглянул в него, по-заговорщицки подмигнул Виктору и Галине.

— Сейчас я вам, голуби, свеженькой достану. Но-о! — крикнул он на кобылу. Но та не двинулась. Только шкура едва задрожала на боку.

— Н-но-о, тебе говорят… Смотри, какая упрямая! — снова затарахтел дед. — И что, скажите, за привычка… Всегда у нее какие-то субординации на уме. Едешь, бывало, с бочкой полем, спешишь: ведь целая бригада ждет, а этой кляче безразлично — остановится и ни с места. Еще и регламент свой установила. Минут с десять стоит этак, словно вкопанная. И ничем ее не проймешь. Ну, хоть плачь… А то еще может такое коленце выкинуть! Сорвется в галоп — не удержать! Да еще пытается бежать там, где комков побольше. Растрясет тебя всего. А подумаешь, и ругать жалко. Ей, может быть, больше годков, чем мне…