Рассвет в забвении
Шрифт:
Но вернувшийся из свадебного путешествия друг, напротив, не рассердился, а даже обрадовался такому сожителю, Теренс любил животных, а не заводил четвероногих только потому, что когда парню было четырнадцать лет, у него любимая кошка попала под автомобиль. Пса решили назвать Гай, так пожелал Теренс, в честь главного героя своей любимой книги*.
Следующая неделя выдалась сумасшедшая. Одно модельное агентство плотно сотрудничало с салоном Теренса и Джима, так как для фотосессий очень кстати пришлись стильные ретро-байки – как говорил дед Маллиган, «жемчужины коллекции». Молодые люди устали спорить с капризной клиентурой, им ещё не приходилось иметь дело с акулами модельного бизнеса, а эти были настойчивые и вспыльчивые. Вот тут-то Джим и включил на полную мощность Джеймса Мориарти, что бесился внутри него от
Джим был почти без сил к исходу недели, он работал все семь дней, не заботясь о собственном отдыхе, столь велико было в нём желание уйти от переживаний и наваждения, вызванного появлением в его жизни Леони. Ему нравилось по нескольку часов кряду доказывать себе, как бессмысленно сейчас ему строить отношения, нравилось доказывать, как они не похожи с Леони, напоминая себе при этом, что сердце её занято… Фактически он отдавал себе отчёт в том, что мисс Маллиган ему нравится, что его эмоции и чувства приходят в особый беспорядок и в то же время упорядоченность рядом с ней, но разум его был раздражён: неопределённость со своей личностью нарисовала странного рода табу на всякого рода привязанности.
А что же тогда дружба с Теренсом?..
Таким вот нелепым способом он окончательно путался в лабиринтах своего сознания, не находя весомого и логичного аргумента, отчего он должен избегать «неосторожности» с Леони.
К его личному разочарованию, он всё-таки находил различные вымышленные причины, по которым ему непременно нужно было вновь увидеться с ней. Он даже, бывало, тратил часы, чтоб придумать более реалистичную причину своего визита к ней. А однажды, прогуливаясь по площади в центре своего городка, где проходила на данный момент ярмарка цветов, всерьёз заглядывался на восхитительные букеты, красовавшиеся на прилавках миловидных испаночек, сверкавших широкими улыбками. Особенно долго он рассматривал букет из белых цветов с крупными бутонами, названия которых не знал.
Вряд ли Джим отдавал себе отчёт, что своей суетливостью, рассеянностью и задумчивостью он напоминал всякого влюблённого парня. Однако Теренс ничего не знал о чувствах своего друга, оттого списывал такое странное поведение на усталость.
– Слушай, Джим, ты бы взял себе отпуск, а то совсем замотался! – ворчал на него Теренс.
– С чего это тебе вздумалось, что я вдруг устал? – искренне недоумевал Джим, насупив брови.
– Тут особо психологом быть не надо: ты какой-то вялый, весь в себе ходишь, ночами бредишь уже даже!.. Видно, что тебе необходимо выехать куда-нибудь, поваляться на пляже: вот ведь я съездил в свадебное путешествие – теперь как огурчик! Ощущаю себя превосходно, а ты здесь совсем закис, пока один на собственном хребту тащил наш салон, – Теренс облегчённо выдохнул и добродушно посмотрел на друга. – Вот не знал бы, что ты у меня такой своеобразный, решил бы, что втюрился в кого-то, – шутливо бросил он просто для веса в общей фразе.
– Ни в кого я не «втюрился»! – огрызнулся Джим, а глаза его бешено распахнулись, и нижняя губа задрожала и искривилась. Он выглядел совершенно как мальчишка, уличённый в мелком хулиганстве, который до последнего будет отстаивать свою неправоту.
Но Теренс не ожидал подобного всплеска, оттого был самую малость обескуражен и смущён.
– Ты чего взъелся-то как индюк? – он успокаивающе поднял обе ладони. – Я же говорю, совсем заработался…
***
Вечером Джим нагрянул в офис к Леони. Несколько раз отругав себя за дрожащие руки, в которых он держал латте, он направился к кабинету приятельницы. Было шесть вечера, сегодня они с Теренсом закрыли салон чуть раньше, а вот на работе у Леони творился настоящий караул: до официального конца рабочего дня оставался час, и суматоха и беготня достигли апогея. Со всех сторон раздавались телефонные звонки, начальница кричала, наполовину высунувшись из кабинета, мимо пробегали в сторону лифта те, кто сегодня «закончил пораньше».
Из-за угла вылетела Леони: всю её
почти целиком не было видно, так как перед собой она несла огромную картину с какой-то художественно-рекламной графикой футуристического стиля.– О да, у вас здесь чтят американские традиции, отрицающие всякую половую дискриминацию, – недоуменно оглядел её Джим, сдвинув саркастически брови.
– Все мужчины заняты просто!.. – оправдываясь, ответила Леони на выдохе.
– Дай-ка сюда этот несчастный «артефакт», – скомандовал Джим и взял из рук Леони картину.
Как только картина оказалась наполовину во власти Джима, Леони резко поставила её на пол и сложила руки поверх рамы. Её идеально приложенные с утра кудри растрепались, макияж потерял свежесть, а глаза лихорадочно вращались, сопровождаемые порывами тяжёлого дыхания. Женщины себя в таком виде обычно называют «ужасными» или «потрёпанными», хотя едва ли понимают, что в таком состоянии они куда естественнее, чем при фарфоровой идеальности краски, слоями покрывающей их лица.
– М, мой любимый латте! – она с дружеским нахальством выхватила из рук Джима стаканчик. – Это очень мило, что ты пришёл да ещё и не с пустыми руками, но прости, умоляю, – театрально-жалобным голосом причитала она, – у нас сейчас здесь настоящий дурдом, мне нужно столько всего успеть.
Ему показалось даже, что в её голосе звучала та торопливость, с которой обычно хотят живее спровадить. Ему стало невыносимо досадно.
– Я не хотел тебя отвлекать, честное слово! Всего лишь позвать на ужин… на дружеский ужин. Теренс, с тех пор как женился, стал отдаляться: я понимаю, это нормально, но я чувствую себя немного покинутым из-за этого. А у меня больше нет друзей, с которыми мне так… с которыми есть о чём поговорить и…
– Прости, не могу! – оборвала она его. – У меня столько работы. Извини меня, пожалуйста, я ни в коем случае не хотела бы…
– Эм, Леони, можно тебя? – осторожно спросил подошедший к ним Эван.
– Что случилось? Ты, ей богу, как дитя Эван: без меня давно бы вылетел из компании, – она наигранно закатила глаза.
Коллеги удалились, а Джим с любопытством начал наблюдать за ними. Горло ему царапала ревность, а на сердце была непонятная шальная радость, которая объяснялась лишь его самодовольством, с которым он смотрел в сторону мисс Маллиган и её сотрудника.
Он мало что слышал и понимал из диалога, но это и не сыграло бы хоть сколько-нибудь большой роли: он явственно видел, как возбуждены были нервы Леони, когда она, краснея и размахивая руками, пыталась объясниться с Эваном. При этом она всё ближе наклонялась в сторону своего коллеги, всё её тело открыто жаждало близости, а с языка меж тем срывалось совсем противоположное. Она напоминала мечущегося зверя: она не могла найти выход из клетки, оттого грызла её, свирепо ломилась, кричала и, вероятно, с одинаковой лёгкостью могла бы как приласкаться о руку своего «дрессировщика», так и вгрызться в неё с неистовой силой.
В этот момент случилось и ещё кое-что, что с треском выбило почву из-под ног окончательно обезумевшей Леони. Подле них очутилась секретарь миссис Саммерс, главы фирмы.
– Эван, ты уже освободился? Сейчас займут все самые приличные места в городе! – дрогнул писклявый, но весьма милый голосок.
Это была Джули – образец очаровательной бестактности, с всегда идеальным макияжем и причёской, с безупречным стилем в одежде, но преимущественно в розово-голубых цветах. Она отчаянно отстаивала собственный имидж дамочки среднего ума, но прелестной покладистости – та, на чьём лице не выражалось характера и индивидуальности или глубокой работы ума. Такие женщины как Джули всегда пользуются у мужчин успехом, считаются «мудрыми и терпеливыми», потому как умеют обстоятельно поддакивать и кивать, а также не к месту орудовать вырванными из контекста глубокомысленными и не очень цитатами.
– О, вижу, ты уже сам себя освободил от работы? – с деловым упрёком спокойно изрекла Леони и сложила руки на груди, осуждающе посмотрев на Эвана. – Рабочий день официально закончится через сорок пять минут, Джули, – злобно улыбнулась она секретарше.
На глаза ей вновь попалась скучающая фигура Джима, покачивающего одной ногой и то засовывающего, то вытаскивающего руки из карманов брюк. И в лисьих глазах её, прямо по зелёной радужке, пробежала искорка облегчения и злорадного упоения.