Рассвет Жатвы

Другие незадачливые близкие новоявленных трибутов остаются на площади.

Мистер Доннер подбегает к сцене с пригоршнями денег в надежде, что удастся как-нибудь выкупить Мейсили, его жена с Мерили мнутся возле витрины своего магазинчика.

– Не надо, папа! – кричит Мейсили, но ее отец продолжает махать купюрами.

Вон стоит семейство, в котором я угадываю Келлоу: женщина истерически рыдает, мужчины дерутся.

– Это ты его сглазил! – обвиняет один другого. – Ты виноват!

Наши соседи, Маккои, обнимают ма, та едва держится на ногах. На ее руке повис Сид, тянет маму вперед и кричит:

– Хеймитч! Хеймитч!

Я уже до смерти тоскую по дому. Знаю, я должен быть сильным, но от их вида я падаю духом. Как они без меня справятся?

Теперь трибутов должны отвести в Дом Правосудия для прощания с родными и близкими. Однажды я при этом присутствовал. Ма и па взяли меня с собой, когда трибутом стала Сарши Витком, дочь старого начальника папиной смены. Годом раньше она осиротела – ее отец Лайл умер от антракоза, болезни шахтеров. Ма сказала миротворцам, что мы ее родня, и нас отвели в комнату, уставленную пыльной, грубо сколоченной мебелью. Думаю, кроме нас, к ней никто и не пришел.

Знаю, следует дождаться официального прощания, но единственное, что важно для меня теперь, – обнять ма с Сидом. Пока мистер Доннер и Мейсили бузят, я пробираюсь к краю сцены, сажусь на корточки и протягиваю руки к маме с братишкой.

– Прекратить! – Меня одергивает миротворец, а Друзилла продолжает: – Никаких прощаний эти люди не заслужили! После того вопиющего безобразия они утратили свои привилегии. Отведите трибутов прямо к поезду, и давайте выбираться из этой вонючей дыры!

Двое миротворцев сбрасывают мистера Доннера со сцены. В полете он выпускает деньги из рук, и те падают на землю, мешаясь с конфетти. Солдаты достают наручники.

До этого Луэлла пыталась держать себя в руках, теперь же перепуганно смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Я кладу руку ей на плечо, чтобы поддержать, однако прикосновение холодного металла к коже заставляет ее вскрикнуть, словно зверька, попавшего в западню. От этого звука наши семьи бросаются к нам в надежде помочь.

Их сдерживают миротворцы, и тут вмешивается Плутарх.

– Не хочу показаться занудой, Друзилла, но у меня и правда не хватает кадров для обзора. Можно еще немного поснимать?

– Нужно. Только если не успеешь на поезд к пятнадцати ноль-ноль, можешь отправляться домой пешком, – заявляет Друзилла.

– С меня причитается! – Плутарх быстро осматривает наши семьи и указывает на меня и Луэллу. – Оставьте мне этих двоих.

Миротворцы уводят Мейсили с Вайетом в Дом Правосудия, отгоняя их родных дубинками, когда те бросаются следом. Каким-то чудом Мерили удается проскользнуть мимо них, и на краткий миг близнецы Доннер становятся одним целым, обнимая друг друга за шеи, прижимаясь лбами и носами. Миротворцы разрывают это зеркальное отражение надвое. Я вижу, как Вайет бросает последний взгляд на рыдающую женщину из семейства Келлоу и заходит в дверь.

Мы с Луэллой бросаемся к своим родным, но Плутарх нас останавливает:

– Давайте поснимаем.

Команда расчищает от конфетти участок перед магазинчиками. Оператор устанавливает камеру, Плутарх расставляет возле пекарни родителей Луэллы, полдюжины ее братьев и сестер.

– Погодите, если вы были на Жатве, то не лезьте в кадр. – Двое ребят выходят из зоны действия камеры. – Хорошо, очень хорошо, – одобряет Плутарх. – Теперь мне нужно, чтобы вы отреагировали точно так же, как в тот момент, когда услышали, что называют имя Луэллы. Раз, два, три – поехали!

Семейство Маккой смотрит на него, оцепенев.

– Стоп! – Плутарх подходит к Маккоям. – Простите. Очевидно, я неясно выразился. Когда вы услышали, как вызывают Луэллу, это стало для вас огромным потрясением, верно? «О нет!» Может, вы ахнули или выкрикнули ее имя. В любом случае вы как-то отреагировали. И теперь мне нужно, чтобы вы повторили то же самое на камеру, понятно? – Он отходит. – Итак, раз, два, три, камера, мотор!

Пожалуй, лица у Маккоев были все такие же каменные, если не хуже. Смущением тут и не пахнет: это безоговорочный отказ устраивать шоу для Капитолия.

– Стоп. – Плутарх трет глаз и вздыхает. – Отведи девчонку к поезду.

Миротворцы тащат Луэллу в Дом Правосудия, и тут Маккои наконец ломаются, в отчаянии кричат ее имя. Плутарх жестами велит своей команде заснять их реакцию. Когда до Маккоев доходит, что он записал их страдания на камеру, они впадают в ярость, однако миротворцы просто вытесняют их с площади.

Плутарх поворачивается к ма с Сидом.

– Послушайте, я понимаю, как вам нелегко, но уверен, что мы сможем друг другу помочь. Выдадите приемлемую реакцию – получите минутку с Хеймитчем. Все ясно?

Взгляд Сида невольно устремляется на небо – звучит низкий раскат грома, словно в предостережение. Я смотрю на бледное лицо ма, на дрожащие губы братишки и выпаливаю, не успев пожалеть:

– Не надо, ма!

– Нет уж, – перебивает меня она, – я это сделаю. Мы оба сделаем, как вы скажете, если дадите нам обняться в последний раз.

– Договорились. – Плутарх ставит их бок о бок, ма встает позади Сида и обхватывает его руками. – Хорошо, мне нравится. Итак, сейчас середина Жатвы, Друзилла отбирает юношей. Она только что сказала: «Хеймитч Эбернети». Раз, два, три, камера, мотор!

Ма ахает, Сид оборачивается к ней с растерянным видом, как наверняка поступил и в тот самый миг на Жатве.

– Снято! Это было бесподобно. Давайте попробуем еще раз, только теперь ахнете чуточку громче, ладно? Итак, три, два, раз…

Увы, одним разом не обходится. Плутарх требует все более эффектных реакций: «Крикните его имя!», «Спрячь лицо матери в подол!», «Попробуй расплакаться!», пока Сид на самом деле не ревет в голос, а ма уже на грани обморока.

– Прекратите! – взрываюсь я. – Хватит! Вы и так достаточно сняли!

Рация у него на поясе трещит, раздается нетерпеливый голос Друзиллы.

– Где ты, Плутарх?

– Уже закругляюсь. Будем через пять минут. – Плутарх машет ма и Сиду, они бросаются ко мне. – Даю вам две!

Я стискиваю их в объятиях изо всех сил – все-таки в последний раз, при этом времени даром не теряю, ведь семейка у нас бережливая.

– Берите!

Я высыпаю им содержимое карманов: деньги и арахис – матери, нож и пакетик с мармеладками – в руки Сида. Завещаю им остатки моей жизни в Двенадцатом.