Рассвет Жатвы

Лично я в азартные игры не играю. Если ма услышит, что я продул деньги в карты, она меня прибьет. К тому же я не испытываю от игры острых ощущений. Жизнь и без того полна риска. Если людям угодно бросать деньги на ветер, меня это не касается.

– Ну, я самогон гоню, так что не мне их обвинять, – говорю я Луэлле. – Мы оба действуем вне закона. Кстати, Кейсон вроде любит переброситься в кости?

Кейсон – ее старший брат, и когда он не в шахте, то обязательно где-нибудь развлекается.

Луэлла нетерпеливо трясет головой.

– Если бы только в кости… Сейчас они ставят на нас!

И тут до меня доходит. Примерно в это время года азартники принимают ставки на трибутов в Голодных играх. Типа, сколько им будет лет, из Шлака или из города, сколько тессер у каждого. Ставки делаются на протяжении всех Игр, хоть на смерть, хоть на окончательного победителя. Вроде как это незаконно, но миротворцам плевать. Мы переняли систему ставок у Капитолия. Хотя большинство азартников чураются в таком участвовать, некоторые из них недурно навариваются. В общем, азартники – люди больные и извращенные, доверять им в Голодных играх точно нельзя.

– Луэлла, ты уверена? – спрашиваю я.

– Практически да. Я сообразила не сразу, только когда увидела, как он возится с монетой. Кейсон говорил, что так умеют все азартники – вроде намекают людям, что можно сыграть, если вслух сказать нельзя.

– И про то, как тасовать колоду ему известно…

– Однажды кто-то упомянул в разговоре мистера Келлоу, и Кейсон сплюнул и сказал, что не имеет дел с теми, кто наживается на мертвых детях.

Какая ирония, что на Жатве выбрали Вайета! Вспоминаю, как Келлоу отчаянно пытались прорваться к нему на площади. Хотя им так и не дали попрощаться, особого сочувствия я к ним не испытываю.

– Думаешь, он принимал на нас ставки на пару с отцом?

– Уверена.

– Пожалуй. Это семейный бизнес. Я тоже не хочу Вайета, Луэлла. Только ты и я. Попробуй хоть немного поспать, ладно?

Уснуть мне не удается. Ближе к рассвету тени рассеиваются, и я вижу незнакомые горы. Это не только обидно, но и оскорбительно. Что происходит в моих родных горах? Варит ли Хэтти очередную порцию забвения? Лечит ли ма свое горе стиркой, пока Сид наполняет бачок под безоблачным небом? Хранят ли гуси сердце Ленор Дав? И пускай сейчас моей любимой очень больно, сколько пройдет времени, когда я стану для нее просто воспоминанием?

Плутарх просовывает голову в дверь и жизнерадостным голосом зовет нас завтракать, словно вчера ничего особого не случилось.

Мы одеваемся и идем в вагон-салон за сэндвичами с яйцами и беконом, а также за лимонадом. Мейсили просит кофе (напиток только для богатых в Двенадцатом), и Тибби приносит по чашке каждому. Мне напиток не нравится – слишком горько.

Поезд карабкается все выше и выше в гору, и вдруг мы въезжаем в темный тоннель. Плутарх говорит, что уже недолго, но по ощущениям проходит целая вечность. Когда мы наконец въезжаем на станцию, меня ослепляет солнце, льющееся сквозь стеклянные панели.

На платформе стоит еще один поезд. Я узнаю Ювению, сопровождающую трибутов из Дистрикта-1, над которой насмехалась Друзилла. Ювения спускается на перрон в высоких ботинках из змеиной кожи, за нею выходят четверо трибутов в наручниках, прикованные к одной цепи. Они на голову выше миротворцев. Когда дверь вагона закрывается, замыкающий шеренгу юноша внезапно оборачивается, бьет ногой по стеклу, и то разбивается вдребезги.

Тихий голос позади меня произносит:

– Панаш Баркер, трибут Дистрикта-1, профи, весит примерно три сотни фунтов. Судя по фамилии, он родня Палладию Баркеру, который получил корону четыре года назад. В данный момент у него шансы примерно пять к двум, что на арене обеспечит ему двухразовое питание от спонсоров. Смахивает на левшу, что может быть как плюсом, так и минусом, однако вдобавок он вспыльчив, и это может обойтись ему дорого. Судя по статистике Жатвы (уровень подготовки, вес, происхождение), он – главный фаворит, в то время как мы с вами – аутсайдеры.

Мы все изумленно смотрим на Вайета, не сводящего глаз с наших конкурентов.

– Хотите вы или нет, – шепчет он, – только без меня вам не обойтись!

Глава 5

– Не просто азартник, еще и шпик! – возмущается Луэлла.

– Я не азартник, – возражает Вайет. – Я оценщик, то есть рассчитываю шансы для события, на которое люди делают ставки. Вот и все. Моя родня и правда азартники – они принимают ставки.

– Да какая разница?! – негодует Луэлла. – В любом случае ты подслушивал наш разговор.

– И куда, по-вашему, нам следовало удалиться? – спрашивает Мейсили, тем самым подтверждая, что и она нас слышала. – Может, мы с Вайетом тоже не хотим вас в союзники. Такое вам в голову не приходило?

– Тогда и проблем никаких, – отвечает Луэлла.

Плутарх подзывает нас, стоя в дверях.

– Ладно, ребята, пора уходить.

Хотя назвать поезд уютным язык не повернется, на залитой солнцем станции я чувствую себя маленьким и беззащитным. Мы вчетвером стараемся держаться вместе, хотя дружескими чувствами тут и не пахнет. Миротворцы вновь надевают на нас наручники, и я жду, когда через них проденут цепь, но старший офицер беззаботно машет рукой и говорит, что не стоит.

– Аутсайдеры, – бормочет Вайет.

Я и так знаю: победителей из нас не выйдет. С другой стороны, можно попробовать удрать. Только где беглому трибуту найти защиту в Капитолии? Вспоминаю про затянутую туманной дымкой гору в родном дистрикте, которую Ленор Дав называет другом обреченных, и не вижу равноценной ей замены здесь.

Поэтому просто стою, как ничтожный аутсайдер, коим я и являюсь, и разглядываю растяжки с лозунгами, которыми увешана вся станция. «НЕТ МИРА – НЕТ ПРОЦВЕТАНИЯ! НЕТ ГОЛОДНЫХ ИГР – НЕТ МИРА!» Все та же кампания, что и на нашей площади в Двенадцатом, только лозунги адресованы жителям Капитолия. Похоже, собственных граждан Капитолию также приходится убеждать.

Друзилла грохочет по ступеням в ботинках на высокой платформе и обтягивающем комбезе из флага Панема. Шляпа – двухфутовый цилиндр из красного меха – небрежно надвинута на один глаз. Уголок ее рта запачкан желтой глазурью. Похоже, кое-кто отпраздновал мой день рождения и без меня.

– Тортик понравился? – спрашивает Мейсили.

Похоже, она ни на дюйм отступать не намерена!

Друзилла смотрит с недоумением, и Плутарх касается своего лица.

– Немного запачкалась.

За неимением зеркала Друзилла разглядывает свое отражение в окне поезда и слизывает кусочек глазури. На щеке, куда пришелся удар Мейсили, сквозь толстый слой косметики проступает синяк.

– Красавица! – восклицает Плутарх, и я понимаю: она тоже пешка в его игре, только управляется с помощью комплиментов.

– Ладно, ребята, пошли, – говорит Друзилла и шагает по платформе.

Снаружи нам выпадает секунд тридцать, чтобы глотнуть свежего воздуха; потом нас грузят в миротворческий фургон без окон. Мне нечасто доводилось кататься на автомобиле – вчера до станции и пару раз на грузовике во время школьных экскурсий, когда нас возили на шахты. Но я всегда видел, что находится снаружи. И нас не везли на смерть… Ни света, ни воздуха. Словно меня уже похоронили!