Рассвет. XX век

Я заиграл «Ich bin Soldat», знаменитую антивоенную солдатскую песню. Сложно было спрогнозировать, как к ней отнесётся Бек. Он мог и осудить её за пораженческий настрой. Но лучше так, чем оказаться в одной лодке с Эдуардом перед стартом переговоров.

Эффект проявился почти тотчас. В остекленевшие глаза вернулась осмысленность. Слушатели встряхивались, освобождаясь из плена сладких речей Эдуарда, переглядывались, растерянные, изумлённые, будто спрашивали друг друга, что с ними только что произошло. Но долго эта свобода не продлилась; моя игра захватывала их не хуже, чем словесные упражнения Фрейданка. Даже Флюмер и его прихлебатели поддались всеобщему настрою. Затем кто-то принялся подпевать. Голос смельчака подхватили, песню разнесли по залу. Не присоединились лишь двое.

Бек, который замер в своём кресле. Его лицо приняло отстранённое, нечитаемое выражение.

И Эдуард, который пылал от ярости. Его тщательно построенное выступление оказалось сорвано, и он жаждал мести.

А я продолжал играть.

Ставки сделаны, ставок больше нет.

* * *

[1] Фридрих Эберт — первый рейхсканцлер Германии после Ноябрьской революции, а также первый рейхспрезидент Германии. Примечателен ещё и тем, что поднялся с низов: родился в семье портного, сам работал шорником. Пробился во власть через СДПГ, стал её депутатом, а затем и председателем. Скончался в связи с заболеванием аппендицитом. Вторым — и последним — полноправным президентом после него стал знаменитый Пауль фон Гинденбург.

[2] «Симплициссимус» — прогрессивный немецкий юмористический и сатирический журнал, подвергавший резкой критике клерикализм, буржуазные, дворянские и офицерские предрассудки, равно как и императорскую династию. Прекратил своё существование после прихода к власти нацистов.

[3] «Фёлькишер беобахтер» — немецкая газета, основанная в 1919 году. С 1920 работала на НСДАП, выкупленная главой рейхсвера в Баварии. Была флагманом нацистской пропаганды. Символом газеты служила свастика. Редактором в ней работал в том числе Адольф Гитлер. Последний номер газеты вышел 30 апреля 1945 года.

Глава 19

Людвиг Август Теодор Бек взирал на представление, развернувшееся перед его глазами, едва сдерживаясь от того, чтобы подняться и уйти. Расхаживавший по трибуне председатель союза — как его там, Фрейданк? — воплощал в себе всё, что Людвиг презирал. Его самодовольный вид, его ядовитые слова, смысл которых, если убрать шелуху, был прост в своей разрушительности — вызывали у офицера грустную усмешку.

Это была далеко не первая такая встреча. Он наслушался подобных речей — всегда одно и то же. А от пианино, за которое посадили какого-то громилу, едва ли способного отличить ре минор от ре мажор, так и хотелось закатить глаза. В конце выступлений неизменно — и фальшиво, ведь найти достойного музыканта никто не удосуживался — звучал имперский гимн, словно подчёркивая их затхлость. И хоть бы раз удивили! Но нет, в нынешней обстановке это было невозможно.

Фрейданк и его союз были уже привычным символом Германии, утратившей верное направление.

Как и всякий немецкий солдат, Бек горько воспринял поражение в Великой войне. Он не строил иллюзий относительно того, удалось бы рейху победить, поскольку знал ответ загодя. Идея Людендорфа [1] нанести стратегическое поражение на Западном фронте одним мощным ударом была не более чем последней конвульсией смертельно больного. Главнокомандующий, под конец войны заработавший у народа непререкаемый авторитет, угодил в плен собственной гениальности, и его наступление могло закончиться лишь провалом. Это понимали все, кто служил на Западном направлении и имел доступ к стратегическим планам.

Германской армии перебили хребет. Прорыв изъеденного дырами фронта не изменил бы этого. Он просто растянул бы логистические линии, усилив нагрузку на тыл. Смельчаки, осмеливавшиеся говорить об этом Людендорфу, наталкивались на стену непонимания. Главнокомандующий видел перед собой победу; не потому, что был глуп, а потому что выжимал из себя всё до последней капли и требовал того же от своих подчинённых, — он верил в стойкость немецкой нации.

Но из неё уже нечего было выжимать.

Вместе с тем, подданные империи, заражённые его энтузиазмом и не видевшие цельной картины, жаждали идти до конца. Посмей Вильгельм Второй сместить Людендорфа, и кайзера растерзала бы толпа. А так — поражение было неизбежным, и всё же его удалось бы превратить в терпимый, хоть и обидный мир, не случись революции.

Людвиг не винил народ, страдавший на протяжении четырёх лет. У того накопилось изрядно причин для того, чтобы погрузиться в отчаяние, утратить самообладание и в приступе слепой ярости обрушиться на правителей, потерявших его доверие. Но народом, несомненно, управляли извне; революционеры начали подтачивать армию задолго до ноябрьских событий [2]. Они подорвали офицерский авторитет для солдата в самый ответственный для отечества момент, и это привело к анархии, величайшему преступлению для военного, если не считать прямой измены.

Солдат, лишённый дисциплины, — не более чем разбойник.

А разбойник не способен был сопротивляться натиску французской армии, в которой царили строгие порядки, обеспеченные суровыми наказаниями. Победа французов была предрешена, хоть они и уступали в военной науке немцам; что Фердинанд Фош [3] мог противопоставить передовым стратегам германского Генштаба?..

Революционеры украли у немцев — нет, не победу, как утверждали сегодня популисты, а почётное поражение. Они отняли у армии последние силы к сопротивлению в надежде захватить власть.

Что ж, они её захватили — и тут же передрались между собой над истекающей кровью страной, лакомые куски которой растащили или оккупировали победители.

Парадокс ситуации заключался в том, что нынешнее правительство рейха было далеко не худшим, что могло случиться с Германией… и что ещё может случиться с ней в будущем, если не остановить опасную тенденцию — подмену истинного патриотизма пустым популизмом.

В революционном хаосе, охватившем рейх, Людвиг не утратил внутренней порядочности. Он не поддерживал путчи и выполнял приказы начальства, пока они не ставили под угрозу целостность страны, поскольку верил в то, что бунт может быть лишь самой крайней мерой. Рано или поздно дисциплина вернётся в Германию, но любая попытка достигнуть её через переворот обречена на провал.

Бек не придерживался пацифизма, при его профессии это было бы абсурдом, однако в нём жила глубокая ответственность за немецкий народ. Он не хотел новой войны в ближайшие годы. Страна не была к ней готова. Не так давно она прошла «тотальную войну», как метко выразился Людендорф ближе к концу своего командования [4]. Людвиг не без оснований считал, что её повторение может стать катастрофой для Европы, но больше всего — для самой Германии. Она ослабла и стала тенью былой империи, которая внушала страх и уважение соседям в 1914 году. Отныне любой конфликт, не угрожавший полным уничтожением немецкой государственности, ей следовало разрешать исключительно дипломатией — хотя бы до тех пор, пока она не окрепнет и не восстановит силы для того, чтобы вернуть себе прежнюю сферу влияния.

Рейху нужен был умный лидер и сознательный патриот, который способен учитывать интересы других стран и народов. Высоконравственный руководитель, неизменно прислушивающийся к зову своей совести. Тот, кто видит цельную картину и не допустит повторения ошибки, приведшей к падению старого режима.

Но куда бы Людвиг ни посмотрел, во власть рвалась совсем другая порода. Взять Фрейнданка; и что он плетёт?! Да, он не призывает громить еврейские лавки, отстреливать республиканцев и вешать коммунистов, однако в остальном он был ровно таким же болваном, как прочие реваншисты. При крошечной толике воображения его выступление становилось открытым вызовом иностранным войскам на немецкой земле; а то, что собравшаяся тут публика это воображение проявит, сомневаться не приходилось.