Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой

К этим мотивам следует добавить и глубокий интерес Рауля к международной политике. Его сестра Нина рассказала о страстных спорах о ситуации в мире, бушевавших дома за завтраком каждое утро. Густав Валленберг, воспитывая Рауля, хотел, чтобы он стал гражданином мира и интернационалистом. В переписке с дедом все время обсуждаются политические и экономические вопросы, а в письме матери в мае 1933 года он пишет об идее скандинавского торгового союза, который был “одним из вопросов, больше всего интересовавших в годы, проведенные мной за границей”. Эссе Рауля “Южноафриканские впечатления”, как и его сочинения в период учебы в Энн-Арборе, свидетельствует о широте интересов. Если не считать работу по специальности (“Использование “исторических стилей” в архитектуре XIX века”), темы всех его сочинений связаны исключительно с международной политикой, общественными вопросами и экономикой.

“Валленберг и наполовину еврей”

Выражением интереса Рауля к вопросам современности является и то, что он прочел Mein Kampf Гитлера, причем не один, а два раза – второй раз в 1938 году, той осенью, когда ездил в Берлин. Впечатления Рауля от немецкой столицы и чтения книги Гитлера следуют из письма, написанного по возвращении в Стокгольм Эрнсту Берендту в Пенсильвании.

Рауль восхищается новой немецкой архитектурой, отражающей стремление к монументальности, которое “долго подавлялось в Европе”, в отличие от Америки. Немцы, сообщает он, первыми в Европе стали строить по-настоящему крупномасштабно, в соответствии с величиной страны и возможностями, которые дает массовое производство. Особенное впечатление произвели на Рауля новые архитектурные проекты в Берлине по проекту Альберта Шпеера: “Я изучил новые градостроительные планы Берлина. Они, без сомнения, несут на себе печать гения, с какой бы точки зрения их ни рассматривать”.

Письмо содержит также анализ Mein Kampf и “колониального вопроса”, то есть идеи Гитлера о завоевании славянских стран Восточной Европы, откуда коренное население должно быть депортировано в Сибирь, чтобы освободить место для стоящей выше по уровню развития германской расы. Однако, по мнению Рауля, завоевание территорий других стран играет для Гитлера менее важную роль, чем “еврейский вопрос”, вопрос “гораздо более основополагающего и срочного характера”. Поэтому, если только Англия, Франция и Россия в превентивных целях не нападут на Германию, по мнению Рауля, никакой войны в Европе не начнется.

Примечательно, что Рауль не упоминает ни о Хрустальной ночи, ни о ее следах, которые он должен был видеть в Берлине: сожженные синагоги, разграбленные еврейские магазины, антисемитские лозунги на стенах домов и стеклах витрин. Эта акция имела место 9 ноября, за три недели до поездки Рауля в Берлин, и материалы о ней занимали первые полосы шведских газет. “Еврейский вопрос” затрагивается только вскользь в длинном письме к Берендту. Так, в одном ресторане Рауль разговорился с эсэсовцем:

Все эти люди отличные парни, большие, сильные и сообразительные, думаю, с особым упором на силу воли. Однако в них нет ни малейшей сентиментальности, и они вовсе не пребывают в неведении по поводу того, что то, чем они занимаются, жестоко по отношению к индивиду. Они говорят: все, что они сейчас делают, нужно делать ради достижения Национальной Цели, а страдания индивида значат очень мало по сравнению с тем, что пришлось бы выстрадать целой нации, не будь этих перемен.

Жестокости, упоминаемые Раулем, подразумевают, скорее всего, обращение с евреями. Но ни в этом письме к Берендту, ни в письме, написанном в то же время Май и Энцо фон Плауэнам, он не затрагивает этого вопроса. Может быть, по “дипломатическим причинам”, ведь Берендт родился в Германии, а фон Плауэн немец? Как ни удивительно это молчание Рауля, нет оснований делать вывод, что он остался безразличен к увиденному и почерпнутому из газет. О преследованиях немецких евреев он слышал в Хайфе, и немыслимо, чтобы на него никак не подействовало преследование евреев: ничто в его биографии не говорит о том, что он был способен на такое равнодушие.

Но одно свидетельство о чувствах Рауля в отношении увиденного им в Берлине есть. В это время, осенью 1938 года, он встречался с Вивекой Линдфорс. Она вспоминает, как он после вечера, проведенного на танцах, привел ее в контору деда. Она подумала, что он решил ее соблазнить, но вместо этого он принялся “с жаром рассказывать ей про евреев, Германию и ужасы, которые он, очевидно, наблюдал”. Она помнит, что ее первой мыслью было: “Он вспоминает все это только затем, чтобы я его пожалела и упала ему в объятия”. Достоверность свидетельства Вивеки Линдфорс ставилась под сомнение, но, поскольку они встречались в 1938 году, а не в 1937-м (как она сама вспомнила), “ужасы, которые он, очевидно, наблюдал” следует отнести к его впечатлениям от Берлина. Той же осенью Рауль попросил консула в Претории Февреля выяснить возможность для одного немецкого инженера, противника Гитлера, получить работу в Южной Африке. Это тоже показывает, что Рауль был далеко не безразличен к ситуации в Германии.

Как известно, Рауль был евреем на одну шестнадцатую часть. Ощущал ли он себя евреем? Как вспоминала сестра Рауля Нина, дома никогда не говорили о еврейских корнях семьи, но “не потому, что мама хотела их скрыть… а потому, что наш еврейский предок был так далек от нас по времени, и никто из его потомков не воспитывался в еврейской традиции”. Это верно, семья Бенедикс, переселившаяся в Швецию из Германии в 1793 году, немедленно перешла в христианство и интегрировалась в шведское общество. Нина не обращала внимания на свое отчасти еврейское происхождение до 1930-х годов, когда Май Ниссер собралась замуж за Энцо фон Плауэна и нацисты “провели исследование ее происхождения”, что “породило множество разговоров в семье”. Но с Раулем было по-другому. Во время прохождения военной службы в 1930 году он с гордостью говорил Ингемару Хедениусу о своей принадлежности к евреям: “Такой человек, как я, Валленберг и одновременно наполовину еврей, непобедим”. У Хедениуса создалось впечатление, что Рауль “несколько” преувеличивает. Так и было, и не только в разговоре с Хедениусом. В телеграмме Хершеля Джонсона министру иностранных дел Халлу от 1 июля 1944 года американский посол в Стокгольме сообщил, что Рауль заявил ему, что он наполовину еврей. Значит, и в разговоре с Джонсоном преувеличил степень своей еврейскости, зная, как обстоит дело на самом деле. Сделал он это, надо думать, из желания подчеркнуть, что именно он – тот человек, который способен “оказывать эффективную помощь и спасать жизни”.

“Протоколы Освенцима [23] ” и телеграмма Густава V

Через два месяца после немецкой оккупации Венгрии начались массовые депортации еврейского населения страны. Очень скоро о них стало известно миру. Важным источником информации стал шведский посланник Иван Даниэльсон, все время славший отчеты в МИД в Стокгольме о преследованиях евреев. Преследования в начале мая “стали принимать колоссальные масштабы и все более отвратительные формы”. 26 мая Даниэльсон подробно сообщил о новых распоряжениях, “имевших целью лишить еврейское население практически всех естественных прав членов общества”. Этот материал Буэман передал Хершелю Джонсону после их встречи 9 июня.

23

Освенцим – принятое в советской историографии название концентрационного лагеря Аушвиц-Биркенау, по польскому названию города.

Следующий объемный отчет Даниэльсона датирован 24 июня и дополнен четырьмя пространными приложениями: 1) отчет о задержаниях и депортациях евреев Венгрии, составленный юденратом Будапешта; 2) так называемые протоколы Освенцима – рассказ двух словацких евреев об условиях содержания в Аушвице; 3) доклад юденрата, составленный по этим протоколам; 4) рассказ венгерской еврейки о том, как ей удалось убежать из Аушвица. Первый документ содержит подробную статистику: названия сел и городов, количество депортированных венгерских евреев. С 15 ма я по 10 июня было депортировано 335 тыс. евреев. Это означало, что 36 венгерских малых городов были очищены от евреев (стали judenrein) менее чем за месяц. В “Протоколах Освенцима” говорится об условиях в Аушвице и применении газовых камер. Эта информация также была передана Буэманом Хершелю Джонсону с комментарием, что она “так ужасна, что в нее трудно поверить, и нет слов, чтобы ее описать”.

В тот момент депортации еще не коснулись еврейского населения Будапешта, составлявшего около четверти миллиона человек. Но это был лишь вопрос времени. “Чтобы избежать огласки, которую должно вызвать депортирование среди бела дня 1/4 миллиона людей, по всей видимости, планируется забирать евреев Будапешта в ночное время и удалять их из города в порядке либо интернирования, либо депортирования”, – писал Даниэльсон в отчете. И далее:

Вывоз евреев столицы, который, согласно вышеизложенному, предполагается завершить в течение трех недель, означает ужасную участь для основной массы этих несчастных. Тех, кому посчастливится – у кого достаточно сил, чтобы работать, – предполагается транспортировать к немецким промышленным объектам, где у них есть перспектива, что с ними обойдутся в какой-то степени хорошо, но остальные – дети, слабые женщины или старики – согласно сообщениям должны быть депортированы в лагеря уничтожения Аушвиц-Биркенау вблизи Катовице в Польше.

Существовало несколько планов геттоизации. В июне еврейское население Будапешта стали насильственно переселять в “еврейские дома”, находящихся в разных местах города. Насильственное переселение дополнялось новыми предписаниями: евреям разрешалось покидать свои дома не более чем на три часа в день, с 14 до 17 часов, им не разрешалось принимать гостей или вести разговоры через окно, выходящее на улицу (!), в трамвае им позволялось занимать места только в последнем вагоне и т. д. (хотя последний запрет не был регламентирован специальным законом, как в Варшавском гетто).