Разбойник и Мишка

собаке. Видно было, что Ткачук подбирал их с умом. Рядом с ними крупный

Разливай казался львом. Собаки держали хвосты по-разному: Разливай —

поленом, Жучок и Бобик — серпом, а Барсик — бубликом.

От тележки протянуто вперёд канатное дышло — потяг, на котором

попарно пристёгнуты собаки. На груди у них плотно прилажены алыки —

шлейки.

Когда Ткачук запрягал собак, Барсик зарычал, и шерсть у него на холке

вздыбилась щетиной. Позади него Жучок тоже зарычал и прижал уши. Казалось,

вот-вот сцепятся.

Ткачук крикнул:

— Эй ты, Барсик! Нельзя!

И ударил злобного зачинщика вдоль спины бичом. Барсик взвизгнул и

притих. По команде «вперёд» Разливай натянул потяг и шагнул. За ним пошли

и остальные собаки. Оглянувшись назад, Барсик опять зарычал на Жучка и

замедлил шаг. Наверно, ему казалось, что Жучок, идя сзади, может на него

напасть. Жучок лаял, и это раздражало Барсика.

Ткачук крикнул:

— Разливай! Фас! Жучок, тихо!

Разливай, не замедляя хода, схватил зубами Барсика за шею и тряхнул

его. Барсик заскулил, как будто прося пощады, и, поджав хвост, пошёл

дальше послушно.

Ткачук шёл рядом с упряжкой и управлял голосом и жестами. Его команду

понимал только Разливай, а другие собаки, глядя на вожака, делали всё так,

как делал он. Иногда санитар покрикивал: «Бобик! Бобик!»

— Этот пёс у меня большой лодырь и хитрец, — сказал Ткачук, обращаясь

ко мне, — от хода упряжки не отстаёт и алык не натягивает. А крикнешь —

тянет.

Впереди, недалеко от упряжки, шёл солдат с автоматом. Вот он

остановился и дал короткую очередь: тра-та-та-та... Дворняжки испугались,

взвизгнули и шарахнулись в разные стороны. Ткачук крикнул: «Стой!»

Разливай остановился и затормозил всю упряжку. Барсик и Бобик, глядя на

вожака, тоже остановились и прижались к Разливаю. А Жучок залез в тележку

и, уткнув морду в дно, закрыл глаза. Теперь он в безопасности! Ткачук

подошёл к упряжке и тихо сказал: «Спокойно, спокойно». Поглаживая собак по

спине, он дал им по кусочку мяса. А на Жучка крикнул:

— Эй ты, «герой»! Вылезай!

Жучок нехотя вылез и потянулся к руке вожатого за мясом. Ткачук отвёл

руку назад за спину:

— Не заслужил, пустобрёх и трус. На место!

Все собаки встали на свои места.

Невдалеке стояли товарищи Ткачука из команды выздоравливающих и

посмеивались:

— И чего ты, Ткачук, с этими шавками возишься? Грызутся, как собаки,

и трусят, как зайцы.

— Собачья кавалерия! Никакого толку от них не будет...

На эти насмешки Ткачук сдержанно ответил:

— Дайте только срок.

Ткачук приучал их ложиться. Он говорил: «Лежать, лежать». Разливай

сразу ложился, а дворняги стояли, не понимая команды. Ткачук брал собаку

правой рукой за передние лапы и вытягивал их по земле вперёд, а левой

рукой слегка нажимал на спину и приговаривал: «Лежать... лежать...» Собаки

ложились.

После тренировки Ткачук распряг собак и пустил их в загончик,

сделанный из прутьев. Потом налил им в корыто супу и покрошил маленькими

кусочками варёную конину. Собаки бросились к кормушке и, ворча, торопливо

стали глотать кусочки мяса. Ткачук ухмыльнулся:

— Ничего. Привыкнут в одной кормушке есть и в упряжке дружнее ходить

будут.

Облокотившись на плетёный заборчик, солдаты весело переговаривались:

— Автомобильно-собачья самоходка! Ты у нас, Иван Тимофеевич, как

настоящий цирковой артист-дрессировщик.

А один из товарищей заметил:

— Здесь вам не цирк... Как трахнет снарядом, так и разбежится куда

попало вся четвероногая команда.

— Не разбежится, — заверил Ткачук.

Вскоре ефрейтора Ткачука послали в полк, а через два дня я услышал о

его новом подвиге.

...Попал Ткачук в третью роту, где не было вожатых-санитаров. Рота

сидела в окопах, в обороне. Для раненых была сделана землянка, от которой

шли ходы сообщения к главной траншее. По траншее и ходам сообщения

санитары-носильщики доставляли раненых в землянку, а оттуда отправляли их

на батальонный медицинский пункт. Местность была открытая, противник сидел

на командных высотах, и поэтому раненых из роты эвакуировали только в

ночное время.

Ткачук со своей упряжкой пришёл в роту тоже ночью и сразу же выкопал

в траншее для каждой собаки нишу. Они залезли туда и сидели, как в норах:

надёжное укрытие от снарядов. После этого Ткачук прикорнул немного, а

когда рассвело, стал обозревать местность: нет-нет да и выглянет из

траншеи и посмотрит то в тыл, а то в сторону противника. Подошёл к нему

санинструктор старшина Вилков и строго предупредил:

— Товарищ ефрейтор, чего голову выставляете? Подсекут снайперы.

— Местность изучаю, товарищ старшина, путь эвакуации и систему огня

противника.

— Ишь ты, систему огня... — усмехнулся старшина. — Всё равно днём

никуда не сунешься. Как трахнет снарядом или миной, так всю твою собачью

систему в пух и прах разнесёт.

Старшина Вилков был опытным санинструктором, но собачьей упряжкой

пренебрегал. Он даже командиру роты сказал:

«И зачем только нам собак прислали? Псиной воняет, а как залают —

демаскировать будут. Без них обходились...»

А командир роты капитан Тихомиров уклончиво ответил:

«Пусть их. Может, пригодятся».

Часов в двенадцать дня к санитару-вожаку подбежал посыльный и тихо,

но тревожно сказал:

— Ефрейтор Ткачук, к старшине в землянку. Живо!

Пригибаясь, Ткачук побежал по траншее. В землянке на носилках лежал

капитан Тихомиров. Гимнастёрка в крови, грудь забинтована. Лицо бледное,

нос заострился. Дышал тяжело, с хрипами. Глаза закрыты.