Разговор со Спинозой

«Но является ли человеческое тело идеей в Боге?»

«Нет. Я уже сказал тебе: человеческий дух — это сама идея человеческого тела в Боге».

«Значит, тело в Боге не существует? Поэтому оно есть отрицание?»

«Я бы хотел подумать об этом», — сказал бы ты. «Сразу ответить тебе я не могу. Сейчас я могу только сказать, что то, что ограничивает, то, что ограничено — это отрицание. Тело — это отрицание, потому что оно не бесконечно».

«Значит, я должен желать, чтобы мое тело было бесконечным, чтобы оно не было отрицанием?»

Ты бы рассмеялся.

«Мне кажется, что ты воспринимаешь некоторые вещи слишком прямолинейно».

«Так что же мне нужно было бы сделать, чтобы мое тело не было отрицанием?»

«Тело есть обличье, тело не может стать безобличным. Теряя облик, тело перестает быть телом, из чего следует, что тело, пока оно существует, является отрицанием. Для тела бесконечность недостижима».

«Так как же тогда достичь этой бесконечности?»

«С помощью разума».

Тут ты рассказал бы ему о трех видах познания, но он бы ничего не понял.

«Разум дает мне наслаждение, я наслаждаюсь бесконечностью».

«А ограниченными телами?»

«Нет. Только бесконечностью».

«И вы не хотите, чтобы тело доставляло вам наслаждение?»

«Нет, — сказал бы ты. — Тело не бесконечно».

«Но давайте представим, что это не так. Давайте представим, что тела бесконечны. И даже если не бесконечны, то зачем исключать наслаждение телом и с помощью тела?»

«Я же сказал — я получаю наслаждение лишь от бесконечности».

«Но если тело и душа составляют одного и того же индивидуума, и если та часть, которую занимает в нем душа, бесконечна, то и тело занимает такую же бесконечную часть».

«Бесконечной остается та часть души, которая посвятила себя осознанию бесконечного. Тело не может осознавать — тело ограничено».

«Но почему бы не осознать ограниченность тела прежде, чем вы осознаете бесконечность души?»

Ты бы молчал.

«Зачем воспринимать всего лишь намек на ограниченность, если можно осознать саму ограниченность — зачем заниматься онанизмом, когда доступен секс?»

Я хочу видеть тебя в такой момент, Спиноза; я представляю, как в ограниченных частях твоего бытия отражается нарушение, изменение, которое происходит в бесконечной части тебя: меняется твое дыхание, скорость, с которой кровь движется по твоему телу, меняет все вокруг тебя, Спиноза, даже стена кажется тебе другой.

«„Лягте“, — сказал бы он тебе, и ты бы лег, сам удивляясь тому, что ты делаешь, — считайте, что вы мертвы, что вас нет», — и начал бы тебя раздевать. «На самом деле я не могу сказать, чего у вас должно бы было не быть, а о чем вы должны были бы думать, что его нет — то ли, что у вас нет тела, то ли, что у вас нет разума». Ты лежал бы голым на огромной красной кровати, той самой кровати, на которой тебя зачали, на которой ты родился и на которой ты однажды ночью умрешь. И ты смотрел бы на Иоганнеса Казеариуса, как он разделся, как остался голым в лунном свете. «Если вы хотите испытать ограниченность, то забудьте о разуме — ощущайте одно только тело, думайте, что вы обладаете только этим мертвым телом и что у вас исчез именно разум. Но если вы хотите испытать бесконечность, тогда забудьте о том, что у вас есть тело, подумайте, что раз тело мертво, то его как бы нет, а разум — это то, что у вас все еще осталось. Обе вещи возможны, если вы будете думать, что вы мертвы. Самое главное — представить, что вы мертвы, Спиноза», — сказал бы он и лег на тебя, а ты, под его телом чувствовал бы, словно ты действительно умираешь, как будто умирает та часть тебя, которая была полна решимости провести жизнь лишь в размышлении о жизни, а не в жизни, и, ощущая самые сокровенные части его тела, ты бы чувствовал, как умирает тот Спиноза, который был предан непреходящему, и в какое-то мгновение, когда ты ощутил бы свое тело сильнее, чем когда-либо прежде, вместе с криком из тебя вылетело бы и воспоминание, память о смерти, об умирании на этой кровати много лет тому назад, когда он почувствовал, что кончается навсегда…

Шлифовка

Мне кажется, что я и так позволил тебе слишком много, _________! Думаю, что тебе незачем продолжать дальше свои предположения. Пришло время рассказать тебе, что на самом деле происходило в Рейнсбурге.

После 1663 года я редко бывал у Франса ван ден Эндена и никогда больше не ночевал у него дома, потому что он писал памфлеты, в которых призывал к реорганизации власти, и хотя он и не подписывался под ними, все знали, кто их автор, и для властей подозрительными становились не только он и его семья, но и его друзья. Он выдвигал идеи свободного общества и необходимости политических реформ, подавал петиции с требованием освободить от налогов жителей части Нидерландов, провинции Новая Голландия, находившейся на континенте, отделенном Атлантическим океаном, и в то же время написал и опубликовал Конституцию Новой Голландии из 117 статей, что, как говорили, вызвало гнев голландского правительства. В брошюре «Либеральные политические предложения и размышления о государстве» он предложил, чтобы членов правительства выбирали из народа, говоря, что представители простого народа, «рыбаки и проститутки лучше других могли бы заботиться о государственной экономике».

Весной 1663 года я переехал из Рейнсбурга в Вурбург, деревню недалеко от Гааги. Я поселился в доме художника Даниэля Тидеманна на улице Керкстраат. Комната, в которой я жил, находилась на верхнем этаже, и в ней был балкон. Напротив дома стояла церковь, а из окна в задней части дома, выходившего на рынок, была видна пристань. В то время весь мой доход, не считая финансовой помощи друзей и совсем небольшой суммы, которую я зарабатывал, давая частные уроки, а этих денег мне едва хватало на парикмахера и на покупку табака, я получал от шлифования линз. Ел я все меньше. В месяц я выпивал литр вина, единственной крупной статьей расхода был табак.

Я часто ездил в Амстердам, чтобы навестить Симона де Фриса, но чаще Симон сам приезжал в Вурбург, особенно после того, как в мае и июне 1664 года его мать и брат умерли от чумы. Весной 1665 года я посетил Симона в Амстердаме и там заболел лихорадкой. Вернувшись в Вурбург, я несколько раз пускал себе кровь из вены, чтобы таким образом излечиться, но это не помогло. Тогда я стал принимать лекарство, которое готовили, смешивая равные количества розовых лепестков и сахара, добавляли воду и кипятили до получения густой массы. И потом, не знаю, от лекарства или сама собой, но лихорадка у меня прошла.

В том же году я закончил раздел «О происхождении и природе аффектов», третью часть книги, которую я тогда хотел назвать «Философия» и которую позже я переименовал в «Этику». И эту часть, как и предыдущие две, я отправил друзьям и дальнейшую работу над ними отложил, посвятив себя обработке материала, который я собрал для «Богословско-политического трактата».

В сентябре 1667 года умер Симон де Фрис. Перед смертью он попросил меня согласиться стать единственным наследником всего его имущества, но я отказался, потому что у него была сестра, которой, в отличие от меня, несомненно было нужно то, что он имел. В завещании он написал, что оставляет мне пятьсот гульденов, но я взял триста, потому что знал, что именно столько мне было необходимо.

Когда я закончил «Богословско-политический трактат» и отдал его в печать, я уехал из Вурбурга и переселился в Гаагу, где посвятил себя работе над «Этикой». Я снял комнату на чердаке дома вдовы Ван дер Верве, расположенного на берегу под названием «Тихая набережная».

«Богословско-политический трактат» был опубликован анонимно, на обложке не было указано ни имени автора, ни имени издателя. Лейпцигский профессор богословия Якоб Томазиус назвал неизвестного автора «посланником сатаны», а Регнер Мансфельд, профессор из Утрехта, сказал, что «родился антихрист, потому что только он один мог быть автором такой книги». Йоханнес Вреденбург из Роттердама написал целую книгу против «Богословско-политического трактата», он обвинял автора работы в фатализме и в том, что цель книги — распространение атеизма. Летом 1670 года суд реформатской церкви Амстердама направил Генеральному синоду предупреждение, в котором потребовал запретить распространение и влияние «опасной и безбожной книги», и сразу после этого аналогичное обращение в Генеральный синод доставил синод Гааги. К концу лета делегаты всех синодов решили, что «нужно запретить самую дьявольскую и самую богохульную книгу, когда-либо издававшуюся в мире», и потребовали сжечь ее. Голландский суд обратился к властям государства, настаивая на том, чтобы продажа книги была запрещена, а автор найден и заключен в тюрьму.

В феврале 1671 года Клара Мария ван ден Энден вышла замуж за Теодора Керкринка.

Когда я жил в доме Франса ван ден Эндена, я учил Теодора математике. Он родился в 1639 году в Гамбурге, куда его отца отправили изучать стратегию германской армии, а когда мы познакомились, он жил со своими родителями на канале Кейзерсграхт в Амстердаме. Потом он изучал медицину в Лейденском университете и во время учебы написал трактат по алхимии, который дал мне прочитать, прежде чем публиковать его, — и хотя все, кто читал его работу, говорили ему, что утверждение о том, что можно получить золото, смешивая сурьму и ртуть при определенных условиях, нужно доказать, он все-таки напечатал свое произведение. Потом его привлекло изучение человеческого тела, поэтому он купил два микроскопа, которые я сделал. Он особенно интересовался женскими гениталиями, и все заблуждения и предрассудки, которые были связаны с ними с самых древних времен, были опровергнуты в его работе «Наблюдения». Он всегда возбуждался, когда казнили преступницу-женщину, и на следующий день он шел в Theatrum Anatomicum и вскрывал труп на глазах любопытных зевак, наблюдавших, как Теодор, вместо того чтобы, как другие хирурги, рассматривать вены или внутренности, отдавался изучению женских половых органов.