Разговоры о кино
Шрифт:
Вопрос: Добрый вечер!
1) Смотрите ли фильмы, снятые по вашим сценариям, и как оно (кино) видится сценаристу?
2) Что для Вас самое трудное в работе сценариста — в творческой части? Спасибо.
Н.Г.: О, Лара, привет! Приятно! Старые друзья! Фильмы, снятые по моим сценариям, конечно смотрю. Я всегда очень рада и мне всегда нравится. Бывает, конечно, что мне что-то, может быть, и не понравилось, но я настолько всегда рада, что это вообще снято, что это произошло и я так благодарна судьбе, что это случилось. А чаще всего мне просто нравится. А что касается самого трудного в творческой части, то это, наверное, понимать, что я имею право это делать, каждый раз, когда я начинаю писать. Разрешить себе — вот это, наверное, самое трудное.
Вопрос: Уважаемая Нана, соблюдаете ли вы принцип «ни дня без строчки»? Есть ли у вас дневная норма по знакам?
Н.Г.: Только не у меня.
Вопрос: Как продать первый написанный сценарий? Просто отправка по ссылке для сценаристов? Не работает или не заметят…
Н.Г.: Если ваша цель — продать сценарий, то я не знаю, что на это сказать. Я сама не знаю, как продать сценарий. Но если цель, чтобы ваше кино сняли, то я думаю самое правильное — искать режиссёра. Найти того режиссёра, которого то, что вы написали, действительно заводит и заставляет его эти картинки видеть в своей голове. И вместе прошибать какие-то стены. Я думаю, что это командная история.
Вопрос: Что важно знать, понимать, учитывать при питчинге, когда всего 5 минут для представления заявки?
А.М.: Я так понимаю, что Вы не оказывались в такой ситуации?
Н.Г.: Я оказывалась в такой ситуации. Я как раз питчинговала свой полный метр и надеялась, что я всё-таки его сниму. Вот очередная история про мои режиссёрские амбиции. Я не уложилась в 5 минут. И не думаю, что мой питчинг был хорош.
Вопрос: Добрый вечер, Александр и Нана! Как вы считаете, нужно ли быть сценаристу социально активным? Или он может быть просто наблюдательным?
Н.Г.: Я думаю, что можно быть и социально активным и неактивным. И никакой необходимости — нет. Это зависит от человека скорее, чем какая у него профессия.
А.М.: Пытаюсь сформулировать вопрос о творческих планах и задать его так, чтобы он был вопиюще пошлым.
Н.Г.: Саша, можно уже как есть, так и задать.
А.М.: На ходу не придумывается. Помню у нас в «Доке» в своё время задавали два вопроса, которые мне очень нравились, по-моему, Елена Анатольевна Гремина их придумала: 1) Над чем Вы работаете сейчас? 2) А что хочется при этом писать? То есть, что Вы пишете сейчас, и что на самом деле хочется писать?
Н.Г.: Мне повезло, наверное. Я сейчас пишу то, что мне хочется писать, точнее не пишу, а работаю над документальным проектом. Возможно, в ближайшее время об этом расскажу. Это очередной документальный проект «Театра.doc», это будет очередной спектакль. Мне это очень интересно и мне это нравится. Мы делаем его вместе с режиссёром Настей Патлай, с которой мы сделали сейчас ещё несколько проектов вместе: «Вне театра» и театральный сериал «Слово и вещь». И думаю, что будем ещё делать проекты. В этом смысле у меня всё здорово, и я довольна. Помимо этого, я пишу полный метр, но пока не буду рассказывать, что это и для кого это, пока не могу сказать. Мне он тоже нравится. Я его пишу в соавторстве со своим однокурсником Игорем Гордашником. Это уже не первый проект, который пишем в соавторстве. Я дико счастлива, что наша студенческая история переросла в дружбу, в соавторство и в какую-то близость человеческую, душевную, и в понимание. Это здорово, когда есть плечо. Что я хочу писать? У меня есть какое-то планов громадьё… Я хотела бы написать сценарий, очень вольную экранизацию тех же «Трёх мушкетёров», о которых я говорила вначале. Но напишу ли я её? Я не знаю. Может быть.
А.М.: Давайте на этом мы и закончим. Спасибо Вам огромное за эфир! Очень интересно поговорили.
Н.Г.: Спасибо Вам Саша, что меня позвали. Я была очень рада. Я даже как-то перестала волноваться.
А.М.: Друзья, спасибо вам большое за то, что были в эфире, за то, что задавали вопросы. И до встречи через пару недель снова на нашем кухонном онлайн-канале.
Н.Г.: Пока!
А.М.: Пока!
Николай Халезин: «Театр — эта такая архаичная структура, где любое честное, прямое, жёсткое высказывание сразу резонирует»
Александр Молчанов: Коллеги, я вас приветствую! Сегодня на нашем кухонном телевидении мы сидим, общаемся, пьём чай — я в Москве, а драматург и руководитель «Свободного театра» Николай Халезин в Лондоне. Сейчас я подумаю, с какой стороны подойти к нашему разговору.
Николай Халезин: Пока ты думаешь, я сделаю то, что очень хотел сделать. Первый раз у меня есть возможность сказать это публично. Я благодарю тебя за создание твоей школы. Потому что, на мой взгляд, это лучшая сценарная онлайн-школа в Восточной Европе. И я от этих слов не откажусь. Это реально очень большое и очень красивое дело, которое
ты делаешь с огромным энтузиазмом. Я знаю тебя, как человека, который очень талантлив, но тот уровень, который получается и то, что ты так быстро выдашь такой залп — я, честно говоря, был ошарашен. И что самое поразительное — это набор огромного объёма бесплатной информации, которая меняет ситуацию. За это тебе спасибо, дорогой! Это то, что я хотел сделать публично, и я это сделал.А.М.: Спасибо тебе! На самом деле немножко забавно получается. Ведь обычно делают как? Выдают бесплатную информацию для того, чтобы там продавать что-то, а у меня, наоборот — из-за того, что я делаю платные курсы, это даёт мне право выдавать что-то бесплатно.
Н.Х.: А знаешь, кого я вспомнил в этом твоём контексте, у нас есть знакомый, очень известный куратор выставок Ульрих Обрист (Hans-Ulrich Obrist), он постоянно находится в тройке самых влиятельных людей арт-среды. Когда у нас была с ним первая встреча, он пришёл в костюме, в галстуке, что непривычно для этой среды, у него была сумка с компьютером, а в руке он держал прозрачный пакет, в котором была бумага А4 формата, и видно было, что на одной стороне что-то напечатано бессистемно, а вторая сторона чистая. Перед тем, как сесть разговаривать, он достал и положил мобильный телефон BlackBerry, ручку, пачку бумаги из этого своего пакета, разорвал листы А4 пополам и положил чистой стороной вверх перед собой. И мы начали разговаривать. Он, например, спрашивает: «Что нужно в данный момент?» Мы говорим: «Нужна подпись Ай Вэйвэя (Ai Weiwei) под манифестом». А Ай Вэйвэй находится под арестом. Он тут же пишет на этой бумаге — Ай Вэйвэй, одновременно нажимает кнопку на телефоне и вписывает номер телефона, mail, потом оттуда стрелка — администратор, её mail. Записывается всё, что касается его и, то о чём мы говорим, что нам нужно — заполняется лист. Потом лист откладывается. Точно так же заполняются листки по другим темам. В конце разговора он просто отдаёт нам 16 исписанных листов контактов, которые люди никогда никому не дают, которые держат при себе. И я понял, в чём его уникальность — это человек коммуникатор, все люди общаются через него. Как только тебе нужно с кем-то пообщаться ты вспоминаешь не того с кем нужно пообщаться, а такого человека коммуникатора. И это потрясающе на самом деле. Мне это так понравилось, что я перестал жадничать на счёт контактов, стал давать их. Я понял, что это и есть путь в какое-то светлое будущее.
А.М.: Да-да-да. И это очень интересно. Я предполагал, что мы будем говорить о прошлом: вспоминать 90-е года, о пьесе «Я пришёл», о том, как Табаков хотел её поставить. Но сейчас подумал, а кому это нафиг интересно, по большому счёту, кроме нас с тобой. Может быть, мы с тобой поговорим о будущем? Зачем и кому, по-твоему, сейчас в ХХI веке нужен театр?
Н.Х.: Могу сказать тебе, я давно уже понял, что лично мне театр, как театр не нужен и более того он мне не интересен. Я понял, что мне гораздо интереснее фотография и кулинария. Потому что, там нельзя обмануть. Мне очень нравится и кулинарная, и фотографическая искренность, когда тебе никто не подмешивает своих субъективных и каких-то очень сложных конструкций. И в какой-то момент просто мне стало понятно, что театр — эта такая архаичная структура, архаичнее которой, наверное, только опера, там-то со времён Нерона ничего не изменилось. Архаичная структура, где любое честное, прямое, жёсткое высказывание сразу резонирует. Кино — гораздо сложнее, там больше поток. В кино — поток хорошего продукта. А в телевидении сейчас этот поток ещё мощнее, ещё сильнее. Там очень широк выбор. Это поток, в котором есть всё. В театре нет ничего. С тех пор, как белорусский «Свободный театр» стал известным и стал объезжать по миру все фестивали, у меня было откровение, которое меня обескуражило. Я понял, что это приблизительно 30 театров в мире, которые бесконечно ездят по одним и тем же фестивалям. У нас были моменты, когда мы в один год одновременно с Алвисом Херманисом играли на шести фестивалях. И когда мы, переезжая из одного города в другой, встречались в гостинице, мы уже не здоровались, потому что всё время вместе. И это просто кошмарно потому, что ты вдруг осознаёшь — всё, вот он лимит, вот кому это только интересно. Потому что бесконечные «Гамлеты», проекционные постановки никому не интересны. Они интересны только на уровне обывателя, которому неинтересно развитие.
А.М.: Но в театре пьесу посмотреть проще, чем самому прочитать глазами.
Н.Х.: В этом смысле, да. А в плохом варианте можно за это время выспаться, как я это часто делаю. А в хорошем варианте можно уйти раньше, и это я тоже часто делаю.
А.М.: Это, как с эфирным и кабельным телевидением. Выходит какой-нибудь, условно говоря, сериал, который смотрит миллионы людей на эфирном телеканале, и этот сериал никто, никак и ни про что. А потом выходит какой-то «Horace And Pete», который смотрят на самом деле полторы калеки. Или «Mad Men», который тоже смотрело небольшое количество людей, например, редакторы журналов, т.е. креативное меньшинство, для которого просмотр этого сериала обязателен. В Москве есть театры, не буду называть их конкретно, куда приходит тысяча человек и уже через пять минут после выхода из этого театра забывают то, что они увидели.