Разговоры о кино
Шрифт:
Тая, прежде всего, хочу попросить тебя рассказать, откуда ты взялась такая, с какого города, где училась, от каких родителей? С какой планеты прилетела?
— Хороший вопрос. Ты очень интересно написал про «Рыбу мою» и про образность. Меня это так тонко погладило, и я подумала, что взялась-то я от мамы. Моя мама художник и она всю свою жизнь работает с детьми и занимается с ними, скажем так необычным развитием, т.е. она даёт им как раз образную базу. Она не учит детей рисовать, она учит детей видеть мир и потом его передавать через различный инструмент — это может быть лепка, рисование, ни так важно. Всё-всё началось с меня, я так сейчас понимаю. Когда она стала развивать меня, стала в детском садике преподавать, у неё появилась такая система — «четыре стихии». Вся её система была построена на четырёх стихиях — огонь, вода, земля и воздух. И дальше всё обучение шло через
— Нам очень интересно то, как, по сути, ребёнок стал развивать маму. То есть дал толчок для развития мамы, и дальше в свою очередь мама дала обратный толчок для твоего развития.
— Я надеюсь, что так. На самом деле она художник декоратор, в театре работала, когда я родилась. Чем дальше я взрослела, тем больше она занималась мной и до сих пор занимается детьми. Сейчас решила, что будет рисовать развивающие мультфильмы, с прикольными существами: Красный король, Синий, принцесса Линия, ещё кто-то. Круто-круто, мне нравится.
— Очень интересно. И дальше? Вот такой сказочный и волшебный садик. А ты сразу же рисовала?
— Ну, как это? Что значит «сразу рисовала»?
— Это было неосознанно. Это есть ты. То есть рисование — это есть ты.
— Да. Но сейчас я почти не рисую. Ещё семь лет на скрипке занималась, пять лет на фортепиано.
— Дурацкий вопрос: «А ты хорошо рисуешь?»
— Нет. Мне кажется, что ужасно. В детстве я рисовала намного лучше. Те года, когда я была в обычной школе, в обычном институте настолько зашорили, что я буквально с «Рыбы» начала рисовать, раскрывать это в себе. Не знаю, это очень тяжело, когда вот такого ребёнка потом в реальную жизнь помещают. Просто кошмар.
— А реальная жизнь, это что ты имеешь в виду? Это школа, после детского садика, да?
— Ну, да. Так получилось. У всех же людей наступает предел, у моей мамы в какой-то момент наступил предел. Я играла на скрипке и на фоно, пошла в обычную школу и не захотела там учиться. Мне кажется, такое бывает.
— Бывает, да. Мне очень нравится история про Бродского, не знаю, правда, или нет, который вроде бы в 14 лет на одном уроке в школе встал, вышел из школы и больше никогда не возвращался туда.
— Это моя история про институт. Только я в метро ехала в одну сторону, развернулась и больше не возвращалась.
— Давай вернёмся к школе. Что всё-таки в школе такого было ужасного?
— Там ничего не было. Там было скучно. Там было ужасно. После любимого детского садика я побывала в семи школах.
— Так и не удалось найти свою?
— Нет. Я побывала и в общественных, и в частных. Но все эти школы были не мамины. Та-то школа была мамина. Понимаешь? Это была школа мам, т.е. собрались пять мам, и сделали школу. Понятно, какая атмосфера? А потом ты приходишь в общественную, где пирожки, очередь. Ту реальность я хорошо знаю, но я её не люблю.
— А институт, какой был?
— Как бы закончились все мои скитания тем, что мы приехали в Москву. В 11-й класс меня устроили в какую-то школу в центре города, окна прямо на Красную площадь выходили. Но там я тоже не прижилась. А потом я закончила общеобразовательную. Хороший образ?!
— Мне на самом деле вот что интересно. Ты говоришь сейчас о каких-то негативных вещах: школа и т. д. Но я думаю, что это у всех у нас было и у меня тоже. Меня, например, просто всем классом лупили потому, что я в космос хотел лететь, а все хотели быть шофёрами. А надо понимать, что это Сямженская средняя школа,
посёлок лесорубов, где был мальчик, который хотел в космос лететь. Вот это как бы негатив. Выстраивала ли ты какой-то свой мир, в который ты уходила из этой школы? Что это было: книги, рисунки, музыка?— Да-да, литература.
— А что именно?
— Так получилось, что в период десятого, одиннадцатого класса мама нашла мне какую-то преподавательницу, которая в этот момент училась в Москве, но приезжала на каникулы в Ростов и там со мной занималась. Помню она как-то мне фантастически пересказывала «Войну и мир». Я к ней приходила, она меня кормила, я ела, и она мне пересказывала «Войну и мир». Я была в полном восторге, это был какой-то невероятный мир, что-то невозможное. Но в обычной школе этого не было. Это были два абсолютно разных мира. Это как одну и ту же книжку нарисовали два художника. И увидев это моё стремление, так или иначе, я попала в ГИТР на журналистику на подкурсы. ГИТР — это гуманитарный институт телевидения и радиовещания. А подкурсы были созданы таким образом, что там не было журналистов и т. д., там были все предметы. Там была режиссура, но режиссура — было актёрское мастерство на самом деле, ну и всё остальное.
— Подожди. А можно немножечко задержаться. Какие книги читала?
— Вот здесь интересно: в 10-м классе, это была классическая литература, а в 11-м в Москве, я попала к ребятам, которые Буковского читали. Понимаешь, совсем другой «космос». Кафку читали.
— Любимый писатель какой-то был в это время?
— Сейчас вспомнить, что я тогда любила? Да я просто читала. Пришла к ребятам, видела, как они читают всё, и я читала взахлёб всё, не понимая, что я читаю. Это было — книжка в два дня. И здесь произошло очень-очень важное: меня сводили в музей кино. Я думаю, что это просто поменяло всю мою жизнь. Может быть, я так бы и ковырялась в словах, с которыми я ни так сильно и хорошо дружу. Но меня отвели в музей кино и я там поселилась. По выходным я смотрела три фильма, по будням я смотрела один-два. Из-за этого у меня были опять проблемы в школе, потому что половина дня я сидела с книжкой, а весь остальной день сидела в музее кино. И из-за того, что у нас было актёрское мастерство на этих подкурсах, из-за того, что я ходила в музей кино, сознание поменялось немножко. Ты как бы по-другому начинаешь видеть мир. Всё-таки у меня художественное воспитание, видимо это стало мне ближе. Но потом был ещё очень долгий путь.
— А какие фильмы тогда смотрели? Это середина 90-х я так понимаю или уже конец 90-х?
— 2000-е. Да, Серёжа? В музей, когда я ходила, 11-й класс?
— Я не застал музей кино, поэтому не знаю.
— Как не застал музей кино?
— К тому времени, когда я пришёл в кино, скажем так, его уже фактически не было.
— Это был мой 11-й класс, 2002 год. Это были последние два-три года музея кино, того старого, который был ещё на Баррикадной.
— И какие фильмы шли?
— Там вся классика шла. Всего Вендерса показывали, всего Годара показывали. Ты приходил и просто смотрел всё. Весь Куросава шёл. Это были такие листы, на которых подчёркивались все фильмы. Опять-таки это всё не сознательно, ты сидишь, смотришь, у тебя мозг меняется, меняется, меняется чуть-чуть. А лет через десять потом это приходит: к чему бы это всё шло?
— А мне вот, что интересно — это кино, эти книги: ты прочла, посмотрела и сразу же поняла: «Вот это моё». Или это были какие-то люди, с которыми хотелось быть: киношники, операторы, ещё кто-то, а для того чтобы быть с ними нужно было смотреть это кино и читать эти книги. Не было такого?
— Слушай, мне было 16 лет, наверное, так оно и было. Но в любом случае, если бы тебе это не нравилось, разве ты сидел бы и впихивал в себя вот это всё. Это же были чувства, это были какие-то другие миры. Представляешь, девочка из какого-то города. Сначала жила в Ростове, три года я жила вообще в Димитровграде. Вот ты говоришь лесной городок, а там половина умников, а половина бандитов в этом городе. Страшно. Но крутой опыт. У меня много историй для сценариев.
— Хорошо. Потом, у тебя появляется журналистика. А зачем ты туда шла? Просто для того чтобы у тебя было образование или ты планировала что-то писать?