Разлад

– А как же, Антон Петрович, ваше заявление: «К концу восьмидесятых жилищная проблема в городе будет решена». У меня даже где-то вырезка из газеты сохранилась.

Тесть побагровел. Резко провел рукой по затылку. Крепкому. Коротко стриженому: «Главное, не сорваться! Ну и стервец. Гвоздит без пощады. Сам палец о палец не ударил. Все норовит на дармовщину урвать, за счет государства проехаться. Послушать его, так везде обошли, везде – недодали. А что сам сделал для народа? Для Родины? И таких немало. Несколько поколений вырастили. Нахлебники! По ним хоть трава не расти. Вынь да положь. А что, откуда – их не интересует». Ух как захотелось ему одёрнуть, поставить на место. Но пересилил себя. Чему-чему, а выдержке его жизнь научила. Он усмехнулся. Положил Илье Ильичу руку на плечо:

– Постой. Не кипятись. Что в свое время не пришел на помощь Полине, помню. Но иначе не мог. Совесть не позволяла. Сам знаешь, для меня на службе не было ни свата, ни брата. Потому что только один раз поблажку себе дай, и пошло-поехало.

– Бывало, машину и ту у тебя не допросишься, – попрекнула задним числом теща. – Ждешь, ждешь целый день, а после возьмем с Дашей рюкзаки и пойдем в распределитель. Помнишь, сразу после войны, нам давали паек. Тушенка американская, галеты, шоколад. И еще хлеб был белый-белый. Пушистый. Теперь такой и не выпекают. Представляешь, Ильюшечка, нагрузимся, как ишаки, и бредем. На смех всему городу.

Илья Ильич невесело подумал: «Моей бы матери ваши заботы». Но промолчал. По горькому опыту знал, сытый голодного не разумеет.

– Теперь вот отца на пенсию отправили, – коротко всхлипнула теща, – думаешь, зря? Он ведь со своей честностью у них был как кость в горле.

– Помолчи, – цыкнул на нее Антон Петрович, – не твоего ума дело! – И, повернувшись к Илье Ильичу, сказал с непритворной болью:

– Мы ведь родня. Кто же на помощь придет. Как не свои, близкие. Сам знаешь, родней тебя и Полины у нас никого нет. Потому и пришел с предложением. Пусть Полина к нам переселяется. – Он сделал маленькую паузу. Торжественно, многозначительно добавил: – Со всеми вытекающими отсюда юридическими последствиями. Комнату ей выделим. Пускай живет себе на здоровье.

– Бывшую Дашину комнатку, – уточнила теща, – теплая, светлая, уютная. – Сказала и тут же робко глянула на мужа: «Так ли?»

Можейко метнул яростный взгляд на жену: «Какого рожна влезла без спросу? Связался на свою голову. Ведь знаю, не первый день живу с ней, любое дело испортить может. Нет, дернул черт в недобрый час. Зачем-то приплела Дашу-покойницу. Илья это неверно истолковать может. У него ведь характер, как порох». И точно, Илья Ильич вспыхнул. Насторожился: «Вот они зачем мать приманивают к себе. Домработница им нужна. Безответная. Бесплатная. Неплохо придумано. Из-за этого, значит, весь сыр-бор и развели. А ведь с самого начала чувствовал неспроста этот обед затеян. Неспроста». Он зло прищурился:

– Это на каких же правах мать у вас проживать будет? В домработницах, что ли?

– Что ты, Илья! И как только язык у тебя поворачивается, – возмутился Можейко. Давно ждал прищурочку эту.

Предчувствовал. Сторожил зорко миг ее появления. Знал ей истинную цену. После этого обычно следовал скандал. Хлопанье дверьми. Многомесячное враждебное молчание. Всякие попытки к сближению Ильей Ильичем отсекались напрочь. Резко и наотмашь. Потому поспешно добавил: – Я ведь Полину прописать у себя хочу. Чтоб все было чин- чином. И насчет разрешения уже прозондировал.

Илья Ильич угрюмо молчал. Про себя прикидывал: «Верить или нет?» Вопросительно посмотрел на жену. Ирина улыбалась рассеянно. Вежливо. Казалось, не чувствует ни напряжения, ни неловкости. Но под взглядом мужа покраснела, пятнами пошла. «Наконец-то и ее допекло!» – со злорадством подумал Илья Ильич. Она искоса посмотрела на отца:

– Папа, а ты не хочешь со мной поменяться? Перейти в мою квартиру?

«В мою», – кольнуло Илью Ильича. Это был старый, наболевший вопрос в их семейной жизни. Кооперативная квартира, подарок тестя, была записана на Ирину. «Оттого и сказала в мою, – подумал он, – это у них семейное. «Мое».

– Тридцать метров. Две комнаты. Второй этаж, – как чужому, объясняла Ирина, – да и кооператив весь выплачен.

Можейко пожевал губами. Пристально посмотрел на дочь: «Родное дитя и та норовит урвать. Да. Натурой вся в мать пошла. Мимо рта ни куска, ни крошки не пронесет».

– Нет, – отрезал он решительно. – Не в таких я годах, чтобы летать с квартиры на квартиру. А что кооператив выплачен, помню. Моя доля тоже в этом есть.

Илья Ильич выдохнул с ненавистью:

– Опять? Сколько же можно попрекать?

Можейко примирительно остановил его.

– Погоди. Я ведь не в упрек. Просто к слову пришлось, – он дрогнул голосом, – разве мне жалко? Все, что у меня есть – будет ваше. Потерпите. Долго не протяну. Скоро уже. Я не вечный. Туда с собой ничего не берут. Как говорится, все остается людям.

– Отец! Ну что ты, – с раздражением начала оправдываться Ирина. – Я ведь просто спросила. Сам знаешь, Сашка уже взрослый. Нужно и о нем подумать. Вернется из армии. Жениться захочет.

Илье Ильичу стало неловко перед тестем за Ирину. «Господи. Вот ведь руки загребущие. Вечно ей не хватает». Он заиграл желваками. Заерзал на стуле. Можейко исподлобья, зорко посмотрел на него: «Все! Пора уходить. Жаль, не получилось разговора. Но продолжать – сущее безумие. Оба обозлены. Взвинчены. Все равно сейчас от них ничего не добиться». Он встал из-за стола:

– Нам пора!

Уже в прихожей, надевая пальто, прикидывал план дальнейших действий: «Нужно и дальше бить в одну точку. Фактически Илья в известность поставлен. Формально он ни за, ни против. Значит, все теперь за Полиной, – и вдруг всполошился, – где же мать? Как бы опять чего не сморозила. Истинно говорят – лучше с умным потерять, чем с дураком найти». Он прикрикнул на жену: «Долго ты там? Чего возишься? Пошли. Пора и честь знать».

– Сейчас, отец, сейчас, – отозвалась Олимпиада Матвеевна, а сама схватила за рукав Илью Ильича. Цепко. Неотступно:

– Неужели отца в беде бросишь? Ведь собираются выселять нас в двухкомнатную. Легко ли ему, подумай! Ильюшечка, здесь не только отцова выгода, – убеждала она шепотом, – все не в убытке останутся, – Илья Ильич сморщился, как от зубной боли. Высвободил руку, а теща, не замечая, тянула свое на одной ноте. Плаксивой. Искательной. – Домик материн на снос продадите. Какая- никакая денежка. Сашенька из армии придет – еще как пригодится. Мы ведь уже пенсионеры. Помогать, как прежде, не можем.

Илья Ильич злобно посмотрел на жену: «Значит, тайком все-таки побирается за моей спиной. Клянчит у родителей. А ведь сколько раз говорено – не смей».

– Это будет верная смерть для отца. – Олимпиада Матвеевна промокнула глаза и скомкала платочек.

– Ничего, – раздраженным шепотом отрезала Ирина, – переживет. – Прижимистость отца всю жизнь раздражала ее. «Для кого копит?» Временами это раздражение гасло, приглушалось, временами вспыхивало с новой силой, словно тлеющий костер, в который нет-нет да и подбрасывали увесистую охапку хвороста. Теперь такой охапкой стала квартира в Обыденском переулке. И потому повторила мстительно: – Переживет. Другие-то не умирают. Намедни к нам на работу Чернов заходил. Переехал, обосновался и доволен.