Размышления перед казнью

Около полудня [16 марта] Гитлер принял чешское правительство для вручения оным заявления о своей преданности рейху. Возглавлял членов кабинета сам президент Гаха, всего несколькими часами позже нас вернувшийся специальным поездом из Берлина в собственный дворец в Праге, где ему сразу же доложили, что фюрер уже обосновался в другом флигеле его резиденции.

Вечером наша поездка через всю Чехию закончилась в Вене, где перед отелем «Империал» повторились овации марта [19]38 г. Внизу в вестибюле я встретил барона фон Нейрата, приглашенного к фюреру для назначения его на пост протектора Богемии и Моравии. Я узнал об этом от него самого, и у меня сложилось впечатление, что он не очень-то воодушевлен этим назначением.

В Вене находилась делегация нового правительства независимого Словацкого государства²⁸³, в которую входили его президент Тисо, министр внутрешшх дел Дурчанский, а также министр иностранных дел, он же военный министр Тука. Фюрер решил, что Риббентроп должен подписать с ними «статут охранной зоны», а я — отстаивать положенные в его основу статьи военного характера. Риббентроп и я поздно вечером — время уже близилось к полуночи — встретились со словацкими господами в служебном кабинете имперского наместника в Вене. В соответствии с данными мне Гитлером указаниями я изложил цель и значение этой собственноручно нанесенной фюрером на карту и подлежащей занятию германскими войсками «охрашюй» от Чехии зоны. Она включала пограничную полосу шириной примерно 20—25 километров на словацкой территории по обе стороны от р. Ваг, с большим учебным полигоном и современным подземным военным заводом, принадлежавшим бывшему чехословацкому правительству.

Мне было нелегко втолковать этим господам, вполне понимавшим значение данной пограничной зоны для обороны их собственной страны, что германский вермахт хочет держать в ней контингент своих сухопутных войск и свою авиацию только для того, чтобы защитить Словакию. Но в ходе переговоров, изобиловавших трудными и критическими контрвопросами, я должен был ловко опровергнуть своими аргументами их возражения.

И хотя я и не убедил их до конца, но согласия от них добился. За это я благодарен прежде всего старому Туке, который боготворил фюрера и помог устранить недоверие двух других министров.

Пока Риббентроп занимался вместе со словацкими господами формулированием соглашения, я вернулся в отель, чтобы сообщить Гитлеру о положительном результате и передать, что господа придают большое значение тому, чтобы быть принятыми по этому делу самим фюрером. Сначала он отказывался: уже далеко за полночь, он тоже устал и т.п. Но пообещав Тисо и Туке добиться этого, я настаивал на том, чтобы он принял словаков сегодня на 10 минут, и все-таки получил его согласие. Риббентроп, однако, появился гораздо позже, так что прием состоялся после 2 часов ночи. Фюрер устранил еще некоторые опасения этих господ, и через четверть часа прием закончился; договор о защитной зоне был обеспечен и в ту же ночь подписан Риббентропом и словаками.

* * *

День рождения Гитлера в 1939 г. [20 апреля] отмечался по обычной программе: прием для высшего генералитета — как перворазрядная военная демонстрация. Затем длившийся свыше трех часов парад всех видов вооруженных сил. Грандиозная картина!.. По ясно выраженному желанию Гитлера были продемонстрированы новейшие тяжелые орудия, первые пушечные танки, современная зенитная артиллерия, прожекторные части люфтваффе. В то же самое время многочисленные истребительные и бомбардировочные эскадрильи пролетали над площадью по оси Бранденбургских ворот. Президент Гаха в сопровождении имперского протектора [Богемии и Моравии] фон Нёйрата присутствовал на параде в качестве высшего государственного гостя фюрера, и ему были оказаны все почести как главе государства. Присутствовал и весь дипломатический корпус. <...> Однако моя надежда на то, что решение чехословацкого вопроса наконец-то даст вермахту столь часто и торжественно обещанное время до 1943 г. для органически и внутренне обоснованного построения вооруженных сил²⁸⁴, не сбылась. Армия — это нс импровизация. Воспитание и формирование командного и унтер-офицерского корпуса — вот тот фундамент, на котором только и может быть создана такая армия, какую мы имели в 1914 г. Гитлеровское представление, будто национал-социалистическим мировоззрением можно возместить нехватку военной техники, т.е. мощи армии, оказалось обманчивым. Конечно, воодушевление и фанатизм могут совершить весьма многое. Но точно так же, как в 1914 г. сформированные из студентов полки бессмысленно истекали кровью при Лангенмар-ке, начиная с 1943 г. элитные соединения СС добились лишь незначительных успехов, заплатив за них дорогую цену большой кровью. Им не хватало хорошо обученного офицерского и унтер-офицерского состава, который погиб и уже не мог быть восстановлен.

Уже в апреле 1939 г.²⁸⁵ до меня стали доходить высказывания Гитлера, что польская проблема категорически требует своего разрешения. Просто несчастье, что умный маршал Пилсуд-ский²⁸⁶, с которым он мог бы обо всем договориться, ушел из жизни так рано! То же самое может случиться и с ним, Гитлером. А потому он должен как можно скорее урегулировать певыносимое для будущего Германии положение, при котором Восточная Пруссия отделена от рейха, и задачу эту он не смеет отложить на дальнейшее или оставить своему преемнику. Посмотрите, как зависит политика от разума одной личности! Ведь нынешние правители Польши весьма далеки от продолжения курса маршала, что показали переговоры с польским министром иностранных дел Беком²⁸⁷. Тот надеется на помощь Англии, но ведь нет никакого сомнения, что та не имеет в этом чисто внутреннем германском вопросе никакого экономического, а потому и политического интереса. Англия уберет свою руку из Польши, как только осознает нашу решимость ликвидировать нынешнее немыслимое на долгий срок состояние, порожденное Версальским договором. Сам он вовсе не желает войны с Польшей из-за Данцига и коридора, но тот, кто хочет мира, должен быть готов к войне, иначе никакой успешной политики не сделать!

В то время как нити политики вели в Варшаву, Лондон и Париж, зрело решение фюрера в деле с Данцигом однажды поставить мир перед свершившимся фактом. Это никак не послужит для великих держав причиной вмешаться в пользу Польши и допустить ее вооруженные действия против нас. Тем не менее, считал Гитлер, наш само собой разумеющийся долг — подготовиться к нападению Польши при использовании ею этого повода.

Так в мае [19]39 г.²⁸⁸ появилась директива фюрера о подготовке операции «Вайс», содержавшая его требование разработать план приведения вооруженных сил в боевую готовность, а также оперативный план для сухопутных войск и авиации с целью нанесения контрудара по неуступчивой Польше не позднее сентября того же года. Как и в истории с Чехословакией, действовал приказ тщательно избегать любой мобилизации, а также обойтись без вытекающего из мобилизационного плана состояния полной готовности. Итак, все должно базироваться на наличном составе армии мирного времени и имеющихся в этих рамках возможностях.

После того как фюрер дал свои указания главнокомандующим (сухопутных войск, авиации и военно-морского флота. — Прим, пер.) сначала непосредственно и устно, а затем вышеупомянутой основополагающей директивой, он, как обычно, возвратился в свою домашнюю резиденцию Бергхоф. Это, естественно, затруднило работу ОКБ, ибо все документы теперь приходилось посылать с курьером либо передавать через военную адъютантуру Гитлера, а зачастую делало необходимыми мои поездки в Берхтесгаден. Как правило, я совершал полет туда и обратно за один день.

В противоположность этому Имперская канцелярия, руководимая д-ром Ламмерсом, имела в Берхтесгадене свое постоянное местопребывание, а Партийная канцелярия (во главе с Гессом. — Прим, пер.) постоянно находилась в Мюнхене. Геринг тоже имел на вилле «Бергхоф» свои апартаменты; имперский министр иностранных дел [Риббентроп] распоряжался предоставленной ему Гитлером резиденцией в Фушле (около Заль-цберга). Только у ОКБ в то время отсутствовало подобное рабочее помещение, но с лета 1940 г. оно, по моему настоянию, было оборудовано частично в Имперской канцелярии, а частично — в берхтесгаденской казарме. Таким образом, ОКВ поневоле, с чисто территориальной точки зрения, оказалось отделенным от действительного правительственного центра. Личное общение с авторитетными лицами стало затруднительным. Впрочем, это состояние давало желанный стимул стремлению Гитлера сосредоточить в своих руках принятие любых решений и воспрепятствовать всякой коллективной работе.

Это, разумеется, отрицательно сказывалось на моей работе в ОКХ. Так, о переговорах с Польшей, с Лондоном по вопросу о Данциге и коридоре, а также об их результатах мне не становилось известно почти ничего, если только Гитлер при моих посещениях его в Бергхофе для доклада не проявлял инициативы сам или же я не сообщал ему те высказывавшиеся мною и ОКХ величайшие опасения, которые вызывала у нас возможность вооруженного конфликта с Польшей при тогдашнем состоянии наших сухопутных войск. Но Гитлер каждый раз уверял меня, что он ни в коем случае войны с Польшей не желает и никогда не допустит такого положения, при котором следовало бы опасаться вмешательства Франции в этот конфликт в духе ее восточных договоров. Ведь он же сделал Франции самые далеко идущие предложения и при этом даже публично высказался за отказ [Германии] от Эльзас-Лотарингии! А это ведь такое заверение, за которое ни один государственный деятель, кроме него, не смог бы взять на себя ответственность перед немецким народом, ибо только он один обладает авторитетом в народе и его согласием на такой шаг!

Да, дело зашло так далеко, что Гитлер потребовал от меня не передавать его установку ОКХ, ибо ему приходится опасаться, что подготовка к операции против Польши не будет тогда вестись с той серьезностью и интенсивностью, которые для него служат средством его политики, поскольку для Польши в полной тайне и не замеченным ею то, что делается нами скрытно, не останется.

Зная менталитет ОКХ и добросовестность генерального штаба лучше, чем он, я не почувствовал себя связанным этими требованиями. Я верил Гитлеру и находился под воздействием убеждающей силы его слов, а потому рассчитывал на политическое решение — однако под давлением военной угрозы²⁸⁹.