Размышления перед казнью

В феврале или начале марта [19]42 г.³⁹⁹ я по поручению фюрера нанес начальнику венгерского генштаба визит в Будапешт. Задание мое было трудным: не более и не менее как добиться приведения в мобильное состояние всей венгерской армии и отправки, по крайней мере, половины ее на Восточный фронт для участия в запланированной летней операции 1942 г. Венгрия имела тогда (включая горнострелковые бригады и кавалерийские части) 23 бригады, которые находились в фазе превращения их в небольшие дивизии. Наряду с посещением регента Хорти, военного министра [фон Барта], премьер-министра [Ладислава фон Бордосси] и др. я участвовал в двух затяжных переговорах (продолжительные встречи втроем). В первый день все свелось к торгу о поставках венграм значительного количества германского оружия.

Разумеется, в этом вопросе я пошел навстречу, ибо без пехотных и противотанковых орудий, а также прочего полноценного оснащения венгерских соединений они мало чем могли помочь нам в борьбе против русских, вооруженных современным оружием. Доставляя меня в машине на большой генеральский банкет, начальник генштаба неожиданно спросил меня: сколько же легких дивизий я в конце концов требую? Я, не задумываясь, ответил: двенадцать! Он сказал, что рассчитывал примерно на такое число, и пообещал мне выставить на фронт девять легкопехотных и одну дивизию тяжелых танков, а вторую танковую дивизию сформировать позже при условии, что мы своевременно дадим ему эти танки, которые фюрер обещал лично регенту⁴⁰⁰. И, наконец, в распоряжении венгерского генштаба имелись еще и кавалерийские дивизии, которые Хорти ни при каких условиях не хотел давать нам. Поэтому во время моего утреннего визита я просил его все-таки поддержать меня. Ведь сопротивление исходило только от военного министра и самого Хорти, который под влиянием премьер-министра опасался реакции со стороны Румынии и парламента. За эти короткие минуты, пока мы не вышли из автомашины перед подъездом отеля, и была достигнута договоренность с начальником венгерского генштаба. Я был доволен: пусть число дивизий будет меньше, но они будут лучше вооружены и обучены. Это ценнее, чем гораздо большее число дивизий, нс имеющих достаточной боевой силы.

Хотя на следующий день заседаний нашей тройки снова возникли критические вопросы, по которым я противостоял двум другим участникам, что вызвало резкое столкновение (я даже пригрозил прекращением переговоров), мы все-таки пришли к зафиксированному в договоре соглашению. Оно в первую очередь касалось объема и сроков германских поставок техники и материалов.

Аудиенция у Хорти, вопреки моим ожиданиям, прошла благоприятно — его уже явно подготовили к ней оба мои партнера. Этот старый господин принял меня весьма предупредительно Затем германский посланник в Будапеште⁴⁰¹ дал завтрак, который особенно запомнился мне беседой тет-а-тет с премьер-министром Бардосси. Тот сказал мне: он вполне согласен с тем, что на Восточный фронт будут выставлены 10 венгерских дивизий (кроме постоянно усиливаемых охранных частей в оккупированном русском пространстве), но очень озабочен тем, как вообще сможет в парламенте успокоить венгерский народ насчет такого неожиданного участия в войне, которую ведет Германия. Ведь народ к этому идеологически совершенно не подготовлен... Никто и не думает о войне, если это только не война с Румынией. Я сказал ему: Европа должна сейчас бросить все свои силы на борьбу с большевизмом. Не понимаю, как в такой момент можно думать о сведении счетов с Румынией!

После обеда я вылетел в ставку фюрера. У меня осталось впечатление, что самый дальновидный человек из венгерских деятелей — это начальник генштаба; он оказывал на регента наиболее авторитетное влияние...

После того как в августе [1944 г.] введенная в действие 11-я армия генерала Риттера фон Шоберта в ходе тяжелых боев вместе с румынскими соединениями установила непосредственный контакт с группой армий «Юг» и очистила от врага Бессарабию, в штабе этой группы, которой командовал фельдмаршал фон Рундштедт, состоялась встреча Антонеску с фюрером. После доклада об обстановке и беседы в узком кругу Гитлер лично, в моем и Рундштедта присутствии, наградил румынского маршала Рыцарским крестом, что тот воспринял как большую честь. Его чрезвычайно энергичные действия и его личное влияние на румынские войска были, по мнению командования группы армий «Юг», образцовыми, а все поведение этого главы государства [кондокатурула] характеризовалось истинно воинскими добродетелями, что признавали и все сопровождавшие его во многих случаях немецкие офицеры.

Разумеется, Муссолини не пожелал отстать от Венгрии и Румынии и предложил фюреру отправить на Восточный фронт итальянский (частично моторизованный) маневренный корпус, что должно было послужить эквивалентной компенсацией за танковый корпус Роммеля в Африке. Я был вне себя от этой незначительной помощи: отправка же корпуса при чрезвычайно тяжелом положении на железнодорожном транспорте летом того года являлась крайне обременительной, ибо сделать это вообще можно было только за счет самого необходимого снабжения войск.

Пока итальянские войска находились на марше к фронту, Муссолини по приглашению фюрера встретился с ним в подготовленной в Галиции второй ставке Гитлера. Оба особых железнодорожных состава остановились в специально построенном туннеле. Ранним утром мы на нескольких самолетах вылетели к Рундпггедту в Умань. После общего доклада Рундштедта об обстановке и его рассказа о боевых действиях под Уманью все на машинах выехали приветствовать итальянскую дивизию.

Широко раскинувшиеся украинские черноземные поля, необъятные пашни, какие нам, немцам, и представить себе трудно, произвели на меня огромное впечатление. Зачастую на многие километры вокруг мы не видели в этом слабо колышущемся,

открытом, почти без единого деревца ландшафте ничего, кроме бесконечных рядов скирд пшеницы. Повсюду ощущалась девственная нетронутость и скрытая сила этой земли, не использовавшейся и на треть. А потом опять и опять — большие площади невозделанной почвы, ждущей озимого сева⁴⁰².

Прохождение парадным маршем итальянских частей — даже несмотря на их «Ewiva Duce!»⁴⁰³ — явилось для фюрера и для нас, немецких солдат, безмерным разочарованием. Особенно неутешительное впечатление произвели на меня совершенно выслужившие все мыслимые сроки офицеры, а в целом все это внушало крайне большие опасения насчет ценности столь сомнительных вспомогательных войск. Как смогут такие по-лусолдаты противостоять русским, если они спасовали перед пастушеским народом нищих греков? Фюрер верил в дуче и его революционное дело, но дуче был отнюдь не вся Италия, а итальянцы так и остались «итальяшками». Кому нужен такой союзник, который не только стоил нам дорого, не только бросил нас на произвол судьбы, по и предал нас?⁴⁰⁴

Тяжелый удар еще раз, после потери сына, нанесла мне героическая смерть моего друга [полковника] фон Вольф-Вустер-вица, погибшего во время атаки во главе своего полка...

<...> После того как латентная напряженность в отношениях между фюрером и Браухичем снова смягчилась (по крайней мере внешне), после потрясающей победы группы армий «Центр» в битве на двойное окружение под Брянском и Вязьмой, то последствия первых неудач ее возобновили. Такова была повадка Гитлера: искать виновника каждой неудачи и тогда, когда он осознавал, что причина лежала по меньшей мере в нем самом. Когда у Ростова-на-Дону и под Тихвином Рундиггедт на юге и Лееб на севере⁴⁰⁵ в конечном счете оказались вынуждены убрать вбитые самим Гитлером наступательные клинья, вину за это ни на ОКХ, ни на обоих командующих возложить было никак нельзя. Рундиггедт возражал против навязанного ему ОКХ приказа об отводе войск на линию р. Миус. Посланную ему лично как командующему сухопутными войсками телеграмму с протестом, составлышую в весьма крепких выражениях, Браухич взял да и показал фюреру, которому она отнюдь не предназначалась! Фюрер тут же сместил Рундштедта, но не из-за его протеста, а за то, что фельдмаршал, не зная, что за приказами ОКХ стоял сам Гитлер, заявил: пусть его снимут с должности, раз считают, что он командует не так, как надо!

Возомнив, что Рундиггедт выступил лично против него, фюрер рассвирепел и тут же в ярости приказал отстранить его и назначить командующим группой армий «Юг» фон Рейхенау. Затем Гитлер вместе со Шмундтом полетел в Мариуполь, к командиру лейб-полка Зсппу Дитриху⁴⁰⁶, чтобы от этого своего приближенного узнать «правду», как он полагал, о неправильных действиях командных инстанций сухопутных войск. Но тот принял сторону своего командующего и сумел рассеять предубеждение фюрера. Поэтому на обратном пути Гитлер посетил штаб группы армий «Юг», побеседовал с Рундштедтом, и, хотя временное смещение его осталось в силе, доверие было восстановлено.

Гитлер был умиротворен, о чем он сам сказал мне по возвращении. Но тем сильнее оказалась критика им своего друга Рейхенау, который, уже приняв командование этой группой армий, в беседе с фюрером сделал ряд резких выпадов против ОКХ и других лиц высшего командования. Рейхенау решил использовать ситуацию для травли всех и вся, кто был ему не по нраву. Но эффект оказался прямо противоположным, иначе Гитлер не сказал бы мне вторично, что его оценка Рейхенау была правильной: на пост главнокомандующего сухопутными войсками он не годится. Теперь я уже наверняка знал, что Гитлер не назначит его на этот пост, если Браухичу придется уйти.

На севере в начале декабря фюрер, вопреки намерениям ОКХ, предпринял удар на Тихвин, но для противника он не явился внезапным и потому заранее был обречен на неудачу.

Даже если бы Тихвин удалось взять, удержать его было невозможно. От намеченной цели операции (а она заключалась в том, чтобы выходом к Ладожскому озеру перерезать связь Ленинграда с тылом и установить связь с финнами) пришлось от-казаться.<...> Фельдмаршал фон Лееб во время ряда телефонных разговоров, которые мне удалось услышать, просил фюрера предоставить ему свободу действий; он упорно, но безуспешно настаивал на своевременном отводе войск на этом участке за р. Волхов для сокращения линии фронта и сохранения сил в резерве. В результате враг взял обратно все, что нельзя было удержать. В конце концов Лееб явился в штаб-квартиру фюрера и попросил отставки: слишком стар, да и нервы уже не выдерживают такой нагрузки. Он был снят по собственному желанию, поскольку это вполне устраивало Гитлера.