Размышления перед казнью

Гитлер, вне всякого сомнения, понял, какое впечатление его высказывания произвели на аудиторию: никто не возразил ни слова, да в этом кругу и нс мог. Закончил он свое незабываемое выступление словами: «Я не требую, чтобы генералы меня понимали, но я требую, чтобы они повиновались моим приказам».

Тогда и возникли в качестве подтверждения высказываний Гитлера «Особые указания»³⁷² по административному управлению подлежащими оккупации территориями Советского Союза; они служили дополнением к принципиальной директиве³⁷³ по подготовке войны па Востоке. Наряду с компетенциями Геринга и главнокомандующего сухопутными войсками они содержали также те полномочия рейхсфюрера СС и шефа германской полиции [Гиммлера], против которых так настойчиво и упорно боролся я. Я видел в этом, учитывая опыт Полыни, а также совсем небезызвестные мне стремления Гиммлера к власти, огромную опасность, поскольку считал, что тот злоупотребит теми полномочиями, которыми Гитлер наделил его для обеспечения покоя и порядка за линией фронта. Мое сопротивление было и осталось напрасным. Несмотря на неоднократные протесты и поддержку Йодля, я потерпел поражение!

Только через несколько дней я смог побеседовать с Браухичем насчет его впечатлений от речи [Гитлера]. Он откровенно сказал, что генералы внутренне отвергают эти методы ведения войны, и спросил, последуют ли письменные приказы ОКВ по этому поводу. Я ответил: без категорического указания Пгглера я, со своей стороны, их ни при каких обстоятельствах не представлю, поскольку считаю таковые не только излишними, но и опасными, а потому сделаю все, чтобы избежать их. Ведь все же своими ушами слышали, что именно он сказал. Я решительно против всяких бумаг в этих крайне скользких делах.

Но, к сожалению, я, видно, Браухича не убедил, ибо в мае ОКХ представило одобренные Пгглером проекты приказов по восточным войскам армии. Так возник пресловутый «приказ о комиссарах», который хотя и был известен всем командующим, но текста его, как кажется, в наличии уже нет, а также приказ «О подсудности на советско-русской территории». Первый из них явно издан ОКХ после одобрения Гитлером, а второй—юридическим отделом ОКВ после обработки предложения ОКХ, и под ним стоит моя подпись (по поручению фюрера). Оба приказа послужили на Нюрнбергском процессе тяжелейшим обви-пением, в особенности еще и потому, что были изданы за шесть недель до начала войны и, таким образом, еще отнюдь не были обоснованы или оправданы событиями самой этой войны. Поскольку их единоличный инициатор Гитлер мертв, именно я и стою сейчас перед этим судом³⁷⁴.

С середины марта началось развертывание войск для войны на Востоке. Днем «X» должно было стать 12 мая, хотя приказ о наступлении отдан еще не был. Таков был метод Гитлера: не устанавливать окончательной даты перехода границы как можно дольше, до самого крайнего момента, ибо никто не знал, какие именно непредусмотренные события, требующие свободы действий, могут еще произойти в эти недели и даже последние часы.

Одновременно осуществлялись переход через Дунай и продвижение армии Листа в Болгарию, но из-за все еще неблагоприятной погоды и плохих дорог дело тормозилось. В то же самое время шли и политические переговоры о присоединении Югославии к Тройственному пакту. Между тем итальянским войскам в Албании грозило новое поражение. Одновременно началась переброска первых германских войск в Триполи. Гитлер постоянно требовал усиления оккупационной армии в Норвегии и применения 200 дополнительных береговых батарей всех калибров.<...>

В конце марта [1941 г.] я сопровождал Гитлера в Вену, где во дворце Бельведер с соответствующей церемонией состоялось подписание Югославией Тройствешюго пакта.

Когда вечером я был приглашен к фюреру на беседу наедине, он высказал большое удовлетворение, испытывая явное облегчение и радость по поводу того, что от Балкан больше не придется ждать неприятных неожиданностей. Затем фюрер прочел мне свое только что продиктованное письмо к Муссолини, содержавшее несколько военных советов, и прежде всего требование навести порядок на морских путях в Африку. Для этого он предложил снять вооружение со старых миноносцев и крейсеров и использовать их в качестве быстроходных транспортных судов, которым меньше угрожают подводные лодки. Гитлер хотел знать, нет ли у меня каких-либо опасений, что он дает дуче такие радикальные предложения; я решительно отрицал это. Если кто-либо и может сказать что-нибудь Муссолини, так это только он [Гитлер], и он должен дать дуче ясно понять: дальше дело так не пойдет, поскольку и немецкие войска тоже зависят от подвоза. Ночью мы особым поездом выехали в Берлин.

Через два дня в Белграде были свергнуты правительство Цветковича и регент [принц] Павел — почитатель фюрера и убежденный сторошшк прежней внешней политики. Внешним поводом для офицерского мятежа послужил Пакт четырех. Я был заранее вызван в Имперскую канцелярию и прибыл одновременно с Йодлем. Войдя в зал для докладов, фюрер показал нам телеграмму из Белграда и заявил: с этим он никогда не примирится! Он все равно разгромит Югославию, совершенно независимо от того, как новое правительство объяснит ему все это; он позорнейшим образом обманут, а заявление о лояльности — всего лишь маневр с целью выиграть время. Он уже вызвал Риббентропа и главнокомандующего сухопутными войсками и, когда все соберутся, отдаст свои приказы. Речь может идти только о концентрированном наступлении с севера и востока (армия Листа) из Болгарии. Немедленно пригласить венгерского посла! Венгрия тоже должна участвовать в акции, если хочет сохранить для себя Банат! ³⁷⁵ Мы еще увидим, как старик Хорти загорится этим делом!

Я заметил, что дату начала войны на Востоке переносить нельзя, так как сосредоточение войск по максимально уплот-нешюму графику уже идет полным ходом, и мы не сможем взять оттуда никаких сил; армия же Листа одна против Югославии слишком слаба, а на Венгрию положиться никак нельзя. Именно потому [ответил Гитлер] он и вызвал Браухича и Гальдера: выход должен быть найден! Он хочет покончить со всем этим делом на Балканах — надо знать его натуру! Сербия издавна была путчистским государством, этому надо положить конец раз и навсегда и т.д. и т.п. Он, как говорится, вошел в раж.

Когда вес вызванные [министр иностранных дел, представители ОКХ] явились, Гитлер в хорошо известной мне манере изложил обстановку и намерения. Это, как всегда, было сделано в приказной форме: наступление на Югославию, и как можно скорее; армия Листа должна повернуть вправо и, атакуя с востока, сильным северным крылом продвигаться на Белград с юго-востока; германские и венгерские соединения обязаны с севера, форсировав Дунай, взять Белград, а одна новая армия из второго эшелона сосредоточенных для действий на Востоке войск будет введена здесь из Остмарка. ОКХ и ОКЛ немедленно представить свои предложения. Все необходимое в отношении Венгрии он предпримет сам и сегодня же пошлет посла в Будапешт. Предложение Йодля все-таки немедленно направить новому югославскому правительству ограниченный сроком ультиматум фюрер наотрез отверг. Он даже не дал сказать ни слова министру инострагпгых дел. Браухич получил согласие на замедление темпов переброски [на Восток] предназначенных для сосредоточения войск, чтобы не слишком сильно нарушать работу всего остального транспорта.

На этом обсуждение закончилось, и Гитлер покинул зал вместе с министром иностранных дел для беседы с венгерским послом, который уже ждал их внизу. Для нас же с Галь-дером и Йодлем теперь действовал лишь один девиз: «За дело!»³⁷⁶

Если принять во внимание, что все предыдущие планы сосредоточения войск против России, 1феческая кампания и помощь Италии были отброшены в сторону и приходилось на ходу импровизировать по поводу новых диспозиций, переброски войск, перегруппировки, соглашения с Венгрией, прохода германских войск и организации всего материально-технического снабжения и что, несмотря на все это, через девять дней последовало вторжеггие в Югославию в сочетании с воздушным налетом на Белград³⁷⁷, то действия ОКВ, ОКХ и ОКЛ следует охарактеризовать как непревзойденный шедевр германской гешптабовской работы, большая заслуга в которой принадлежит, однако, генеральному штабу сухопутных войск. Никто нс знал и не признавал этого в глубине души так, как фюрер; я пожелал бы лишь одного: чтобы он высказал такую достойную оценку вслух, ведь генштаб заслужил ее, хотя Гитлер столь часто изображал его камнем преткновения.

Регент Хорти к участию Венгрии отнесся весьма сдержанно: в период весеннего сева он мобилизацию провести не может, как и лишить крестьянина лошадей и рабочей силы. Эта позиция возмутила фюрера. Но затем переговоры между генеральными штабами привели, пусть даже к частичной, мобилизации, в результате которой венгерское командование все же поставило под ружье для вторжения в Банат довольно слабую армию, чтобы все-таки урвать свой кусок, с почетом пропуская германские войска вперед и творя месть за их спиной³⁷⁸.

Фюрер направил Хорти письмо: хотя венгерские войска и должны вписаться в совместные операции, он будет лично руководить ими и сам координировать военные действия с Хорти как главнокомандующим венгерскими войсками таким образом, чтобы не умалять его суверенной командной власти. Формально подводный камень коалиционной войны был преодолен, и тщеславие сего старого господина не пострадало. Трений не возникло и в ходе операций. Благодаря политической ловкости фюреру удалось тогда еще умело вырвать Хорватию из вражеского фронта и побудить к саботажу югославского приказа о мобилизации, для которого созрело настроение в стране³⁷⁹.<...>