Размышления перед казнью

На самом же деле Гитлер принес в жертву командующих группами армий для того, чтобы иметь под рукой «виновников» первых поражений. Он не желал взять на себя действительный (собственный) грех с тайной надеждой, как мне известно, изобразить это дело для «истории» в благоприятном для себя свете.

Эти первые, хотя и имевшие важное значение, кризисы в те дни довольно бесшумно закончились ввиду неожиданного вступления в войну Японии и вызванного этим оптимизма⁴⁰⁷.

Я, как и прежде, категорически не согласен с домыслом, будто Гитлер знал об этом шаге Японии и оказал на нее какое-либо влияние. Так притворяться не смог бы даже и величайший актер — он верил в честность переговоров, ведшихся Японией в Вашингтоне, и Пёрл-Харбор его совершенно ошеломил.

Мы с Йодлем были в ту ночь очевидцами, как он (пожалуй, единственный раз за всю войну!) ворвался к нам с телеграммой в руках. У меня сложилось такое впечатление, что война между Японией и Америкой избавила фюрера от кошмара. Во всяком случае, ослабила то напряжение, которое мы испытывали в ожидании последствий уже существовавшего латентного состояния пребывания Америки в состоянии войны.

В ОКХ, даже прежде чем решились высказать это фюреру, уже не верили в то, что еще до полного наступления зимы удастся добиться главного, окончательного успеха — захвата [советской] столицы⁴⁰⁸. Давали себя знать не только усталость войск, не имевших со времени сражения под Брянском и Вязьмой никакого отдыха, но и постоянно усиливавшиеся холода, а также отсутствие зимнего обмундирования.

Браухич, справившись с сердечным приступом, сохранявшимся в секрете, отправился на несколько дней на фронт и, как я узнал позже, обсуждал вопросы, куда отвести линию фронта для зимней позиции, если наступление, как того опасались, уже не приведет к прорыву, и как создать резервы за сокращенной линией фронта — опять же на случай неотвратимости подобных мер⁴⁰⁹. По моему разумению, долг высшего командования — заблаговременно задумываться над такими вещами.

Новый сердечный приступ в сочетании с истощением нервной системы у Браухича, испытывавшего глубокую внутреннюю горечь, опять вынудил его несколько дней пролежать в постели.

Само собой разумеется, Гальдер, ежедневно являвшийся к фюреру для доклада обстановки, информировал последнего о всех происходящих событиях. Было ясно, что и Гитлер тоже осознавал возникающий кризис, но тем не менее упрямо сопротивлялся соображениям ОКХ в том виде, в каком их докладывал Гальдер⁴¹⁰.

Тем временем мороз все усиливался, что привело к значительному сокращению личного состава войск [из-за обморожений]. Гитлер предъявил ОКХ тяжелейшее обвинение в том, что оно не позаботилось заранее о своевременной выдаче зимнего обмундирования, окопных печек и т.п.⁴¹¹. А ведь он знал, что доставка на фронт [зимнего обмундирования и оснащения] в ходе непрерывного сражения, для которого уже не хватало боеприпасов и продовольствия, в условиях существующего кризиса... [была просто невозможна]. С каждым днем холода становились все сильнее, росло количество обмороженных, мы все больше теряли танков из-за размораживания системы охлаждения и т.п. Все это в конце концов заставило фюрера осознать: о продолжении наступления нечего больше и думать.

Тот, кто не пережил тех дней, не может представить себе состояние фюрера, сила воображения и военная проницательность которого позволили ему видеть надвигающуюся катастрофу (но вместе с тем он не желал внять предупреждениям о ней своих сотрудников), не способен представить себе и то, как Гитлер искал виновников, якобы забывших свой долг, не обеспечивших войска, и одновременно приводил [в свое оправдание] всевозможнейшие веские причины⁴¹². И хотя истинные причины были очевидны: недооценка сопротивления противника и опасности оказаться в зимних условиях в конце предназначенного для наступления времени года, перенапряжение сил войск, которые с октября непрерывно вели бои при недостаточном снабжении, — все это замалчивалось.

Я был убежден: Браухич видел, что судорогам фронта, а также и конвульсивным движениям фюрера надо положить конец; ведь от него нс могло укрыться, что ищут виновника и виновником этим никогда не назовут Гитлера. Превозмогая себя, он все-таки встал на ноги, как сам сказал мне в тот день, 19 декабря, и почти два часа говорил с Гитлером. Я не присутствовал, но знаю, что в ходе этого резкого разговора он попросил освободить его от занимаемого поста и в качестве причины — что, кстати, было его долгом — привел состояние своего здоровья⁴¹³. Он еще раз накоротке посетил меня и сказал всего несколько слов: «Отправляюсь домой, он меня уволил, больше не могу». На мой вопрос «Что же будет?» Браухич ответил: «Этого я не знаю, спросите его самого». Он был явно очень взволнован и подавлен.

Через несколько часов меня вызвали к фюреру. Гитлер зачитал составленный вместе со Шмундтом приказ: командование сухопутными войсками он принимает на себя лично; приказ надлежит немедленно довести до войск. Второй приказ, внутреннего характера, регулировал подчинение генерального штаба непосредственно фюреру, а также передачу дел ОКХ мне, как высшей инстанции, но с тем ограничением, что я связан указаниями фюрера.

Этот приказ был передан начальнику генштаба Гальдеру и дальнейшему распространению не подлежал⁴¹⁴.

Пусть общественности даже не сообщили, будто фюрер расстался с главнокомандующим сухопутными войсками по взаимному согласию, все равно в данном случае было очевидно: виновник отступления армии и уже зримого, чудовищного кризиса, наступившего в ходе изобилующей огромными жертвами, кровопролитной битвы за Москву — всего в 25—30 километрах от ее ворот, — а также всех вытекающих отсюда последствий найден... хотя имя его и не названо⁴¹⁵.

Россия. 1941-1943

В. Кейтель

Господину адвокату д-ру Нельте!

30.9.[19]46г.

В дополнение к моей защите и в расширение моих показаний на процессе, а также для Вас лично в виде материала к моим устным разъяснениям прилагаю описание осуществлявшегося Гитлером командования армией в качестве главнокомандующего сухопутными войсками с 19 декабря 40-го до зимы 42/43 г.

В, Кейтель

Против тандема Гитлер — Гальдер (последний в роли ОКХ) у меня имелись значительные опасения, поскольку было ощущение, что они друг другу не подходят. Фюрер в нашем узком кругу часто высмеивал Гальдера и изображал его человеком ничтожным. Даже сели не воспринимать трагически эту некрасивую манеру Гитлера превращать отсутствующего в мишень для насмешек — а он мало кого щадил, — я все равно сильно сомневался в том, что такая упряжка будет удачна. Поэтому я предложил Гитлеру назначить начальником генерального штаба Йодля, которого хорошо знал и уважал, а начальником штаба оперативного руководства ОКВ, т.е. генерального штаба вермахта, сделать генерала фон Манпггейна, произведя заново разграничение его и моих, как начальника ОКВ, компетенций. Гитлер не отверг этого предложения сразу, а пожелал переговорить со Шмундтом и обдумать. Вскоре Шмундт сообщил мне, что фюрер хочет оставить Йодля в ОКВ и решил и дальше работать с Гальдером: дело наладится, так как тот, по крайней мере, честен, лоялен и послушен.

Мне было ясно (и Шмундт не возражал): сколь ни высоко Гитлер ценил Маннггейна, он в определенной степени испытывал перед ним страх, боялся его самостоятельных идей и силы его личности. Так же посчитал и Йодль, когда я доверительно рассказал ему о своем предложении: с этим человеком у него [Гитлера] дело не выйдет! После принятия решения я не упускал случая, где и как только можно, укреплять положение Гальдера по отношению к фюреру, нацеливать его на мысли фюрера (если я заранее знал их) и давать ему добрые советы. Словом, делал все, что в моих силах, дабы создать между ними отношения доверия. Ведь в конце концов это было в моих интересах, ибо мне приходилось расхлебывать последствия латентных кризисов доверия. Постепенно я ощутил, что больше не в силах выслушивать ругань по адресу других, словно это моя вина, если нос того или иного генерала не нравится Гитлеру⁴¹⁶.