Разношерстная... моя

Бабуля почуяла недоброе, и сжала ей под столом руку. Ялька глубо вдохнула-выдохнула и вновь замерла.

– Никуда я не вляпалась, – заканючила Отрыжка, просительно заглядывая в лицо набычившемуся Бате. – Чего этот грубиян от меня хочет, и в ум не возьму. Нашел, кому верить…

– Цыц! – рявкнул тот, пристукнув ладонью по столу, и обернулся к державнику: – О какой девчонке ты тут толкуешь?

– Она знает о какой, – пока еще спокойно кивнул тот на разнюнившуюся старушку. – Ты, может, и не ведаешь. А вот твоя Благоюшка точно знает, о ком я речь веду. И сдается мне, что ничегошеньки-то она мне не скажет. Не скажешь ведь? – сощурился он на Отрыжку.

Та насупилась, поджала губки и замерла с надменным личиком.

– Не скажет, – притворно вздохнул Таймир. – Ну, тут уж ничего не поделать. Ты прости, Батя, но матушку Благойлу я провожу к Хранивою. Я всего лишь полусотник дружины. А ему, как старшине, и спрос вести.

– Понятно, – сухо буркнул Батя, зло зыркнув на Отрыжку. – Как чуял, что связываться с тобой, себе дороже. Ялька! Пошла к себе. Не на что тебе тут любоваться.

– Де-е-еда! – добросовестно проскулила та, подражая бабуле.

– Пшла вон! – рявкнул тот.

Ялька подлинно подпрыгнула от этого рыка – воплей, обращенных на себя, оборотенка не терпела. И с лавки ее сдуло от всей души всамделишно. Дружинники, расступившись, похмыкали ей вслед, но удерживать не стали – кой прок им с девки глупой малолетней? А она, укрывшись в горнице деда, скоренько стащила с себя сарафан с кокошником. Закрутила косу в тугой комок и повязала на голову другой платок: замшевый да черный, как ночь. Скинула серую рубаху, стянула сапоги и штаны. Юркнула под лежанку и вытащила свой узелок, что прятала от деда под половицей в дальнем углу. Черная узкая замшевая рубаха с высоким воротом, чтоб белая шея не сверкала по ночи. Черные же штаны. Ялька прислушалась: в трапезной ругался дед, а державник уводил прочь бабулю. Торопиться нужды не было, но поторапливаться стоило. Одевшись, Ялька откупорила горшочек с темной краской на свином жиру. Скрипнула дверь. Дед мрачно осмотрел внучечку, подошел к лежанке, уселся прямиком на ее разбросанное барахло и протянул руку:

– Давай, помогу.

А после измазал ее лицо и руки, чтоб ни одно пятнышко не выдавало ее в любой щели, или на любой крыше.

– Погоди-ка, – остановил он Яльку уже на пороге. – Там никто рядом не шарится?

Ялька принюхалась и помотала головой. Он отпер замок на своем сундуке. Распахнул его, залез внутрь чуть не с головой и что-то достал. Маленький сверток, туго перевязанный бечевкой. Сев на лежанку, дед похлопал рукой рядом с собой. Ялька притворила дверь и присела, не забывая прислушиваться к тому, что твориться снаружи.

– Это отдашь ей. Она, понятно, на допросе станет запираться. А может, у Хранивоя до нее нынче и вовсе руки не дойдут. Или решит ее чуток помурыжить в одиночестве да безвестности. Чтоб сговорчивей стала. Ты, как к ней проберешься, отдай ей это, – Батя всучил Яльке сверток. – Змеюкой-то дотащишь? Не сронишь?

– У меня ж зубищи-то ого-го-го, – успокоила его внучечка.

– Добро, – устало выдохнул Батя, потирая лоб. – Как отдашь ей сверток, сразу рви оттуда когти. Тебе главное выбраться наружу. Не дай им запереть себя внутри. Во дворе уже прислушивайся да принюхивайся. Как почуешь, что наша бабка выбралась из узилища, тут уже можешь устроить им представление. Волчицей там, рысью… Хоть слонихой заморской! Делай, что хочешь, хоть загрызи кого во дворе, но вымани их туда. Сможешь?

– Смогу, деда.

– Не попадешься? Там мужики все тертые. Да ловкие. Их какой-то кошкой лесной, в город приблудившейся, не запугать. Еще и ржать будут, как ловить тебя начнут.

– А им коней поотвязываю. Да пугану, – преспокойно доложила оборотенка. – Там у них двор большой. Есть, где коникам порезвиться.

– Умница ты моя, – лаково погладил ее дед по туго повязанному платку. – Лишнего чего на себя не напялила? Тряпки какой на теле не позабыла? А то запутаешься еще.

– Смешной ты, – хмыкнула Ялька. – Думаешь, не помню, как ты меня в сарафане ловил?

– Ты шибко-то не резвись, – посуровел Батя. – Не шутки. И одна маленькая оборотенка воинам не соперница. Нос-то не задирай! По крышам лазить, да бояр обворовывать – это одно. А глаза воинам отвести да не попасться – тут еще извернуться надо. Ты вот коней кем пугать надумала?

– Так волком же.

– Не дело, – строго отрезал дед. – Волк пугать хорош. А уходить, коль ворота на запоре, как станешь? То-то. Волком по двору побегаешь, а через стену рысью прыгать будешь? На глазах державников оборачиваться? Это ж сразу себя и выдать. Они такую охоту учнут – по всей державе шум подымут. Рысью обернешься, вот рысью все и сотворишь. Ори погромче, коням довольно будет. Конь – животина пугливая. Непременно заволнуется, коли зверя лесного почует. И за ноги их кусать не вздумай. Оглянуться не успеешь, как копытом в лоб словишь. Лучше уж в седло прыгай да за холку и кусай. Ох, затопчут тебя, – заволновался он.

– Не затопчут, деда, – замурлыкала Ялька, ластясь к нему. – Я увертливая.

– Увертливая, – передразнил дед. – Конь тебе тоже не челядинец боярский. Глазами хлопать не будет. Еще и кинется на тебя, копытами забить. Боевой конь тебе не крестьянская кобыла. Их знаешь, как натаскивают на это дело? Ты-то не видала – где тебе…

– Деда, – вскинула ладошку Ялька, обернувшись на дверь.

Батя умолк, дождался, когда снаружи поскребутся, и зычно рыкнул:

– Чего там еще?!

– Хозяин! – покликал служка. – Там рассчитать требуется.

– Так сам и рассчитай, – позволил Батя. – Чай, счету обучен. После отдашь. А что, Бойчета еще не смылся?

– Туточки он, – заверил служка, прижавшись к двери чуть ли не лбом. – Послал за своими. Сказал: беги к хозяину, передай, что скоро тут будут. Велел сказать, чтоб ты сам никуда не ходил. Велел предупредить, что сам с тобой пойдет.

– Добро, ступай. И я за тобой чуть погодя.

Ялька дождалась, пока служка не уберется и спросила:

– Деда, ты что, воевать пойдешь?

– Дурында, – вздохнул тот. – Кто ж с державниками воевать отважится? Да мы тока шевельнемся, а к ним уж и дружина из кремля подтянется. Они тока одного голубя выпустят, и оглянуться не успеешь, как подмога явится. Да и сами мужики из Тайной управы не лыком шиты. Один вон Таймирка чего стоит… Кстати, – вдруг напрягся дед. – А ты, внучечка, так мне и не поведала, что у вас с ним там за дела.

– Какие дела? – захлопала та вмиг засиневше-закрасневшими глазками.

– Ну, вылитая бабка! – неподдельно восхитился Батя. – Глядишь, скоро подрастешь, так и ею оборачиваться станешь. По твоим замашкам, вас и не отличить будет. Так и не расскажешь деду, в чем там у тебя закавыка? Ты ж пойми, дуреха: я ж не любопытства ради. Тут все много серьезней. Коли уж тебя корчит от ненависти, так ты своему сердцу не хозяйка. На страшное дело идешь. Так и сгинуть можно. Вот увидишь Таймира, и погонит тебя твоя ненависть прямиком на него. Это заместо того, чтоб дело делать с холодной башкой. Чтоб сделать все, как надо, и смыться. А у Таймира сердце ледяное. Да рука железная. Он и змеюку, и рысь, и волка… Да хоть бы и медведя в бараний рог скрутит! Хотя до медведя тебе еще лет десять расти. Да и то лишь заморыш какой и получится.

– А я тигрой оборачиваться стану, – похвастала Ялька. – Я его на картинке в книжке видала. Он-то, небось, половчей медведя будет. Потому, что кошка. А кошки ловкие.

– Дурында и есть, – грустно хмыкнул Батя. – Тигрой она обернется! Тогда уж давай сразу Государем нашим. Все больше толку будет.

– Могу и Государем, – солидно заверила Ялька. – Тока подрасти надо.

– И поумнеть, – добавил Батя. – Государь-то у нас мужик с головой. А тебя вмиг раскусят, как тока брякнешь чего невпопад. Ну, да ладно. Заболтались мы с тобой. Это от страху.