Разрушенная невеста

Правда, из замешанных многих отпустили, но девятнадцать человек из них подверглись строгой каре: майору Петрову в Тобольске отрубили голову в июне 1739 года, священники были биты кнутом и разосланы по дальним сибирским городам, а караульные офицеры разжалованы в рядовые. Что касается Храпунова, то никаких улик в том, что он был в сообщничестве с Иваном Долгоруковым, не было, однако отпустить его Бирону, по злобе на Волынского, не хотелось, и его оставили в Шлиссельбургской крепости.

Там же шли строгие, "с пристрастием" допросы доставляемых в крепость Долгоруковых. Инквизицией над ними управляли из Петербурга два Андрея Ивановича -- Остерман и Ушаков, а за ними стояла целая толпа врагов и недоброжелателей несчастных ссыльных князей Долгоруковых.

Целый год тянулись допросы в Шлиссельбурге; начавшись в октябре 1733 года, они окончились в октябре 1739 года.

Этот процесс не мог не обратить на себя внимание и в России, и за границей. Униженная и оскорбленная фамилия временщиков снова воспрянула через десять лет! Все с напряженным вниманием следили за ее дальнейшей судьбой, но никто ничего не знал определенного относительно того, зачем везут в Шлиссельбург Долгоруковых с разных концов России. И вот иностранные дипломаты стали прислушиваться к слухам и толкам и заносить их в свои депеши и в заграничные листки я журналы.

В то время Россия переживала трудное для нее время, и почва для слухов была обильная. Начались преследования родовитых русских людей. Граф Апраксин, князь Волконский, князь Алексей Михайлович Голицын, обращенные в придворных шутов, играли в чехарду в спальне больной императрицы, кудахтали, сидя на лукошках с яйцами, и нежно заботились о здоровье царской собачки. В 1737 году была низложена вся фамилия Голицыных; вождь верховников в 1730 году князь Д. М. Голицын был заключен в Шлиссельбург, его сыновья и другие родичи сосланы кто в Казань, кто в Астрахань, кто в Сибирь.

Носились слухи, что Долгоруковы замышляли государственный переворот в пользу принцессы Елизаветы Петровны; рассказывали даже подробный план этого переворота. Заговорщики находились будто бы в сношениях со Швецией и Францией. При ожидавшемся всеми поражении русской армии в Молдавии, шведские войска должны были вступить в пределы России, что явилось бы сигналом к перевороту. Предполагалось императрицу заключить в монастырь, произвести еще более короткую расправу с герцогом Бироном, а принцессу Анну Леопольдовну и герцога Брауншвейгского, помолвка принцессы с которым была почти улажена, отправить обратно в Германию. Затем хотели вообще прогнать всех немцев и в заключение всего провозгласить императрицею Елизавету Петровну, обвенчав ее с Александром Нарышкиным, жившим с 1730 года за границей.

Однако успех Миниха в Молдавии (взятие Хотина и переход через Прут) расстроил все планы. 31 октября 1739 года было образовано обычное в то время для политических процессов "генеральное собрание", состоящее из кабинет-министров, сенаторов и трех первенствующих членов синода, с депутатами от придворного штата, от гвардии, от генералитета, военной и адмиралтейств-коллегий, губернской с.-петербургской канцелярии с ревизион-, коммерц- и юстиц-коллегиями. Генеральное собрание, выслушав "изображение о государственных воровских замыслах Долгоруковых, в которых по следствию не токмо обличены, но и сами винились", -- в тот же день постановило следующий приговор: князя Ивана Алексеевича четвертовать, а затем отсечь ему голову; князьям Василию Лукичу, Сергею и Ивану Григорьевичам отсечь головы. О фельдмаршале Василии Владимировиче и брате его Михаиле Владимировиче говорилось: "Хотя они и достойны смерти, но передается о них на высочайшую милость императорского величества". Все имущество Долгоруковых, движимое и конфискованное 1730 году недвижимое, было отписано на ее императорское величество {"Древняя и новая Россия", 1879 г.}.

6 ноября 1739 года в Новгород прибыл Андрей Иванович Ушаков, чтобы присутствовать при казни, которая была назначена на 8 ноября. Один из родичей Долгоруковых так описывает казнь несчастного князя Ивана:

"В версте почти от Новгорода лежит большая болотистая местность, отдаленная от города оврагом с высохшим на дне его ручьем, известным под названием Федоровский ручей. На этом болотистом месте находилось кладбище для бедных, так называемое Скудельничье кладбище. В четверти версты от него был воздвигнут эшафот. Начали с наказания кнутом трех меньших братьев князя Ивана, из которых Николаю, кроме того, "урезали" язык; затем отрубили головы князьям Ивану и Сергею Григорьевичам и Василию Лукичу. Наконец, очередь дошла до Ивана Алексеевича, приговоренного к четвертованию. Он вел себя в эту высокую и страшную минуту с необыкновенной твердостью; он встретил смерть -- и какую смерть!

– - с мужеством истинно русским. В то время, когда палач, привязывал его к роковой доске, он молился Богу; когда ему отрубили правую руку, он произнес: "Благодарю тебя, Боже мой", при отнятии левой ноги -- "яко сподобил мя еси"... "познати тя" -- произнес он, когда ему рубили левую руку, и лишился сознания. Палач поторопился кончить казнь, отрубив ему правую ногу и вслед затем голову".

Так закончил свою жизнь некогда всесильный фаворит императора-отрока. Он был обманут призрачным счастьем, мишурным блеском. Девять долгих мучительных лет провел он в ссылке "в стране медведей и снегов" и умер тридцати одного года от руки палача. Все преступления и проступки он искупил своею смертью.

Как страдала, как убивалась жена несчастного князя Ивана, княгиня Наталья Борисовна, когда до нее в Березов дошла весть о казни горячо любимого мужа, поймет всякий.

Между тем Храпунов все продолжал сидеть в крепости под строгим караулом; его как будто все забыли, кроме Маруси да его старика-дяди. Маруся вспоминала своего мужа-узника горькими слезами. Она все дни проводила в страшном горе, чуть не в отчаянии, а старый майор обивал приемные у русских вельмож в надежде заручиться их помощью и защитить племянника. Люди власть имущие принимали его, даже выказывали некоторое сочувствие к его горю, но по большей части это сочувствие ограничивалось только жалостью и словами. Им известно было, что Бирон считает Храпунова своим врагом, и заступаться за Храпунова -- значило идти против всесильного, могущественного Бирона. А кто осмелился бы идти против него?

Один только Артемий Петрович Волынский нисколько не испугался подать свой голос за Храпунова, но даже его голос остался "голосом вопиющего в пустыне".

Императрица не забыла своего обещания Волынскому освободить из крепости Храпунова и вновь обратилась к Бирону с вопросом, какие же именно улики имеются против несчастного. Но на это герцог опять ответил:

– - Не припомню. Если угодно вашему величеству, я спрошу у Ушакова.

– - Спросить про это я и сама сумею, -- сердито проговорила Анна Иоанновна, -- но мне неприятно, что это дело так тянется. За Храпунова просил меня Волынский, и я дала ему слово освободить узника.

– - Это сделать нельзя, государыня, -- твердым голосом проговорил Бирон.
– - Я замечаю, ваше величество, что кабинет-министр Волынский открыто идет против меня... Мои враги становятся его друзьями... у него происходят собрания.

– - Какие собрания?
– - с неудовольствием спросила у Бирона Анна Иоанновна.

– - Или, скорее, совещания относительно того, как бы отдалить меня от особы вашего величества, даже более -- искоренить меня, уничтожить...

– - Что ты говоришь, герцог?

– - Непреложную правду, государыня.

– - Знай, герцог, Волынский -- мой верный слуга, и я не потерплю никакой обиды против него. Ты считайся с ним, как знаешь, это -- твое дало, но повторяю: Волынский -- нужный мне человек; его служба нужна государству!

Бирон не стал возражать, а только как-то значительно улыбнулся.

Между тем майор Гвоздин чуть не ежедневно ходил к Волынскому узнавать про участь своего племяша и всегда со слезали просил заступиться за Храпунова, доказывая его невиновность.

– - Я и сам знаю, что Храпунов не виновен, но что же мне делать? Я просил государыню, она обещала отдать приказание освободить, но обещание, кажется, так и осталось одним только обещанием, -- при одной из таких бесед печально произнес Артемий Петрович.

– - И бедняга мой племяш продолжает сидеть в крепости, ни в чем неповинный!.. Где же правда, ваше превосходительство, где правда?
– - с тяжелым вздохом проговорил Петр Петрович, опуская свою седую голову.

– - Спроси о том у Бирона... он скажет.