Разве такое бывает?..
Шрифт:
Так и не отгадал он загадочного слова в кроссворде…
ПАМЯТНИК НИПОЙМИКОМУ
Скульптор Александрихин, средних лет, но по стечению обстоятельств пока пребывавший холостяком, снял заляпанный глиной халат, отмыл с щёткой заскорузлые руки, зажёг сигарету и растянулся на диване. Он был раздосадован, озабочен и вообще не в духе. Такое с ним обычно случалось, когда одолевали творческие сомнения. Да и было, отчего прийти в отчаяние. Ну, такое заказал ему отдел культуры, такое… Вот уж три месяца бьётся Александрихин, а удовлетворения никакого. Всё это было, было, было. А ему надо сделать то, чего не было ещё никогда и нигде, ни в одном городе, ни на одной площади. Как быть, как быть?! Конечно, когда
Ох-ох-ох! И что им вздумалось именно Пушкину памятник ставить? Раскопали где-то, что, дескать, проездом был в нашем городе. Что ж из этого?! Был, да уехал, не пожелал даже останавливаться. Н-да. Если б кругленькой суммой не прельстили, не взялся бы, ни за что бы не взялся. Ещё куда ни шло кого-нибудь из современников слепить, тут проще: у всех в глазах одна и та же тоска смертная или алчность неутолимая. А то Пушкина…
«Что делать, что делать?– думал, покуривая, скульптор.– Вот ведь история! Да ещё Инессин муж со своей рожей в мозги лезет, образ Пушкина вытесняет. Инесса, конечно, женщина замечательная, можно даже сказать обворожительная. Кто ж виноват, что симпатия между нами разбушевалась… Муж-то её, кажется, пока не догадывается. И, слава богу. Инесса рассказывала, что уж больно ревнив. И, как нарочно, на Пушкина похож, только бакенбард нет…».
– Идея!– вдруг дёрнул скульптор ногой.– А что если этот памятник с него сделать, а потом бакенбарды приляпать. Так-так,– затянулся глубоко и нервно скульптор.– Взор пылает: у Инессиного мужа – жаждой скинуть заведующего универмагом и перебраться из снабженцев на его место; у Пушкина – любовью к Отечеству. Разворот головы гордый: у ревнивца – что жена уж больно хороша, у Пушкина… то же самое. Волосы: у того чёрта тоже курчавые, хоть и рыжие – для памятника это ничего, это всё равно для памятника. Что там ещё? Носы… почти одинаковые: у Инессиного аж загибается – такой длинный; было бы неплохо оставить его с носом,– скульптор хихикнул, так что пружины под ним игриво заскрипели, а одна ткнула его в бок, как бы предупреждая: «Будь осторожен!» – Уши немного прижмём, скулы бакенбардами задрапируем, шарфик приделаем, ну ещё там кой-какой макияж… и будет то, что и заказывали: не похоже, оригинально, свежо! Скорей, скорей за работу! Срок на исходе!
Скульптор Александрихин вскочил с дивана, снова натянул халат и кинулся переиначивать уже почти готовый памятник.
Точно к тому часу, когда Пушкин, по преданию, был проездом в городе, где происходила вся эта история, на площадь перед центральным и единственным в городе универмагом собралась толпа людей.
Скульптор держал в руке угол простыни, которой до поры был закрыт памятник, очень волновался и всё поглядывал по сторонам – искал в толпе свою возлюбленную Инессу. А она стояла тут, неподалеку, рядом со своим мужем, старалась незаметно подавать Александрихину сигналы, которых он не замечал, и тоже волновалась: Александрихин посвятил её в свой тайный замысел, и ей очень хотелось, чтобы памятник всё же больше походил на Пушкина, а не на её рыжего Фёдора.
Наконец наступила торжественная минута. По команде городских властей Александрихин дёрнул за простыню, она начала медленно сползать, зацепилась за корявую кучерявину волос поэта; скульптор дёрнул посильнее и народ ахнул… Вот это да! Пушкин! Всё при нём: и нос, и волосы, и бакенбарды, но только… что-то не совсем похож. Но все же похож… только не на Пушкина. Но на кого?.. Вроде бы даже и встречался где-то этот человек, вроде и дело с ним многие имели… Народ гудел, недоумевал, спорил и ничего не понимал.
И только Инесса ясно видела, что это – прижизненный памятник
её супругу, снабженцу Фёдору, замаскированный бакенбардами. А тот, ничего не подозревая, любовался памятником Пушкину и млел: «Хорош! Ну, до чего ж хорош! Оправдал надежды Александрихин – украсил площадь честь по чести!».НЕКОТОРЫЕ МЫСЛИ КРИТИКА ЗАМУЛЮКИНА
ПО ПОВОДУ НОВОГО ФИЛЬМА РЕЖИССЕРА ЭКСТАЗОВА "ЗАЧЕМ НАМ ЭТО?"
Пришло, наконец, время, когда и мы, простые советские зрители, можем не только смотреть, но и кое-что понимать в новых по жанру фильмах, изредка попадающих на экраны кинотеатров с кинематографических высот. Хочу остановиться на последнем фильме известного у нас режиссера Экстазова «Зачем нам это?».
Надо с сожалением отметить, что пока далеко не все подготовлены к восприятию такого рода искусства, и тем более радует, что многие его все-таки воспринимают…
По результатам опроса выходящих из кинотеатра «Прогресс» людей, было установлено, что фильм по душе главным образом тем из них, которые имеют некоторые склонности к философствованию, а также лицам, слишком уж пессимистично воспринимающим реальный мир. Причем чем в большей степени выражены эти особенности психики, тем сильнее понравился им фильм. Радует и то, что фильм «Зачем нам это?» – отечественный, а не приобретенный, как это сейчас стало модным, на огромные деньги за рубежом. Наконец-то и наш кинематограф смог приблизиться к мировому уровню. И у нас, наряду с обычными для нашего понимания лентами, содержание которых можно без особого труда пересказать родным и знакомым, начали появляться фильмы-чувства, фильмы-символы, пересказ которых недопустим.
Пробравшись с большим трудом в апартаменты Экстазова, я спросил у режиссера: «О чем ваш фильм «Зачем нам это?» Экстазов был очень удивлен и после продолжительной паузы, когда я уж было подумал, что он не расслышал моего вопроса, вдруг резким движением поднял указательный палец вверх и воскликнул: «Мой фильм – это музыка, про которую никогда нельзя сказать, о чем она. Каждый воспринимает её по- своему. А коль уж задали мне такой нелепый вопрос, отвечу: кто не понимает мои фильмы, тому не дано». Из этого я заключил, что последнее произведение замечательного режиссера сугубо духовного плана.
Думаю, что не раскрою секрета, если скажу, что идея создания фильма, о котором идёт речь, у Экстазова возникла несколько лет назад, при посещении одного из заведений закрытого типа. Общаясь с его обитателями, он именно с ними находил общий язык, черпал информацию из их непредсказуемых идей, которые, аккумулируясь в разгоряченном воображении Экстазова, оседали на серое вещество его мозга в виде замысла будущей картины. Потому-то фильм так понятен в первую очередь публике, я бы сказал, необычной, освобожденной от мелких житейских забот. На ней картина и была в последствии опробована и встречена долго не смолкавшими восторженными криками и всхлипываниями.
Но было бы ошибочным показывать подобные ленты только на просмотрах для узкого круга подготовленных к восприятию картины людей. Необходимо, хоть и постепенно, выносить подобного рода искусство в массы, охватывая им всё большее количество здравомыслящих. Пусть и они включаются в необычный процесс мышления, дающий возможность забыться, хоть ненадолго отключиться от слишком уж упрощенного представления о жизни с её заскорузлыми и оттого порядком надоевшими проблемами: где жить, если в коммуналке уже невмоготу; что есть, если в магазинах пусто; как попасть к врачу, который не изуродует остаток твоего здоровья, и т.д., и т.п.
Дать зрителю хотя бы на время погрузиться в мир иллюзий, в нечто едва ощутимое, что и составляет духовный мир человека; во всей полноте дать почувствовать непонятность авторского языка, возбудить желание познать его – вот задача современного кинематографа. И да прольётся фонтан смелых, хоть и призрачных идей на охваченные борьбой за существование головы трудящихся!
И хоть трудно судить о фильме Экстазова с точки зрения обычной полемики, рискну сказать, что картина «Зачем нам это?» ставит перед зрителем многозначность вопросов, которые ощущаются буквально в каждом эпизоде ленты.