Развилка

– Мать его отца, бабушка Николя, – продолжает Валерий Петрович, – оставила младенца на руках сиделки, когда уехала в Россию. Отец знал, что она была в группе советских промышленных разведчиков. Все они были коммунистами, членами французской компартии. Они фотографировали секретные документы, бабушка лично делала снимки, пока ее не арестовали и не осудили за шпионаж. Отец Николя никогда не простил матери, что она его бросила. Он и сыну запрещал разыскивать сведения о ней. Но Николя – наш друг и друг нашей страны. Он хочет все знать о бабушке и написать книгу о советских разведчиках.

Наталья перевела взгляд на Николя. Тот следил за траекториями черных птиц поверх облаков.

– После смерти отца он отыскал бабушкино дело в архивах французской полиции. Эти документы он вам покажет. Мы помогли ему найти родственников здесь, в Москве. Жизнь шла, бабушка снова вышла замуж и родила еще одного ребенка. Ни ее второго мужа, ни сына, дяди Николя, уже нет в живых. Жив ее внук – здесь, в Москве, на Семеновской. Николя уже встретился с двоюродным братом, кузеном, как они говорят, – ласково улыбается Валерий Петрович, – они сходили на могилу бабушки. Семейная связь восстановлена, теперь вопрос в восстановлении связи исторической. Здесь требуется вмешательство специалиста. Наталья Владимировна, вы нам поможете?

– Конечно, – Наталья приподнялась из кресла.

Ее просят поработать переводчицей, а она уже испугалась.

– Ну вот и хорошо, – Валерий Петрович радуется так, словно она могла отказаться. – Тогда, – он открывает ящик стола и кладет перед ней лист бумаги, – ознакомьтесь, пожалуйста.

Бумага оказывается контрактом, ей нужно вписать имя, паспортные данные, поставить дату, подпись.

– Инструктаж проходить не будем, – улыбается Валерий Петрович, – мы же взрослые люди.

Француз внимательно смотрит на нее.

– Николя изложит вам подробности дела.

Через пять минут Наталья и Николя оставляют хозяина резного кабинета, спускаются на первый этаж в забранной решеткой кабинке лифта, проходят мимо будки охранника. Наталья цокает каблуками по гранитным плиткам.

На улице Николя берет ее под руку так естественно, словно они прогуливаются по Капуцинам. Он говорит по-французски.

– Здесь неподалеку есть неплохое кафе. Вы не будете возражать против вегетарианской пищи?

Она не возражает, воображая прочие привычки Николя – пусть это будет йога, парусный спорт, теннис, породистые лошади…

Наталья спохватывается, берет себя в руки. Он заказчик, ей на него работать.

Нет, еще раньше, за полгода до беседы в веганском кафе, сделан был первый шаг. Тогда еще можно было отказаться, передумать, не ступать на эту ленту, и не сидела бы она теперь перед манекеном в металлических ободах вместо юбок, ощущая подземный рокот, грозящий перевернуть дома и схлопнуть небо, не вдыхала бы запах сирени, мешающийся с тошнотворным страхом.

Тогда воздух был жарок и влажен, а дни текли патокой по привычному, скучному руслу, не интересному никому. Впервые рельсы сдвинулись там, на острове. Она сама сдвинула их. Почти сама.

Летучая мышь ежедневно приносила почту, высыпала сообщения на рабочий стол. По большей части – рассылки, редкие человеческие письма тонули в массе мнимостей: полезные приспособления, выгодные билеты, как провести выходные, мистер Х хочет с вами познакомиться, изобретения, экономящие место, силы и электроэнергию, – универсальная открывалка плотно закатанных банок, навесная полка под кухонный стол, крючок для вытаскивания тостов не обжигая пальцев. Одних форм для жарки яичницы в цивилизованном мире насчитывалось с десяток, хоть бы и численность людей на острове в разы уступала численности кур и других сельских животных. Наталья отписывалась от спама, но он успевал отложить личинки в других спам-ресурсах и вскоре проклевывался заново.

Письмо от Эльзы едва не затерялось в груде мусора.

«Эй, ты не окоченела там еще?»

Зима в южном полушарии ползла к концу. В общественных садах вставал лабиринт ароматов: чайные розы, пламенные, снежные, нежно розовые… Розы, не перестававшие цвести в самые холодные, до десяти по Цельсию, пятидесяти по Фаренгейту, месяцы, наконец устали. Шмели запоздало искали сокровища среди опадающих лепестков, пауки спали в свитых накануне сетях между кустами.

Местный художник выставил в парке копии знаменитых статуй: Давид, Родина-Мать, Свобода, Владимир Ильич едва достигали человеческого роста. Они вышагивали строем по гравию, уходили за розовую изгородь.

Выставка понравилась Наталье, она даже приобрела открытку и повесила на стену над компьютером.

Ильич ухмылялся ей в лицо, когда она придумывала ответ Эльзе.

«Да, Дедушка Мороз, совсем замерзаю. А у тебя что творится? Может, поговорим – давай, переходи на скайп».

Они были знакомы с Элкой столько лет, что она помнила у подруги дюжину причесок, полдюжины окрасок волос, некоторое (кто же считает?) количество возлюбленных и мужей, фамилий и имен. Последние Элка особенно любила менять: новым знакомым она представлялась то Эльзой, то Элоизой, то Эллой, то Аленой. Наталья не была уверена, как меняются имена – с цветом волос или новым возлюбленным. Или наоборот, новое имя открывает иную Элкину сущность и приманивает новую любовь. Сама Наталья была из тех, кто видит сны и помнит имена, и когда Элла переходила к следующему имени, случалось, напоминала ей о предыдущих.

Пискнул скайп – Эльза. Но не голосовой вызов – сообщение:

«Наталья, вопрос есть. Ты еще учишь детей русскому языку?»

На квадратный километр острова приходилось триста человек, из них русских – ноль целых ноль десятых и далее чуть процентов. Наталья снималась здесь в массовке рекламы, развозила пиццу по борделям, раздавала бесплатный шоколад, выгуливала собак. Борделей и собачьих питомников было больше, чем русских школ. Но и русские школы встречались.

Родители перевозят детей и своих родителей. Переселенцы, заслоняясь ладонью от солнца, вглядываются в пену над скалами. Бабушки везут в чемоданах подборки журнала «Огонек», тома сочинений Льва Толстого и Максима Горького, коллекцию мультфильмов про тунеядца волка и садиста зайца, про ушастую зверюшку и сквалыжного кота. Они должны посеять в детских мозгах семена родной, им привычной культуры. В знойном островном климате скромным семенам севера находится много конкурентов. Приходится разводить рассаду русского образования в доморощенных учебных классах, теплицах общественного обучения.

Пока родители заняты обустройством на новой родине, бабушки водят детей на занятия: русский язык, литература, история и география, песни и танцы. На все про все приходится три часа субботним утром. Преподают в общественных школах молодые девушки, сами недавно переехавшие на остров, или высохшие старухи, сеющие в головы учеников вялые споры подлинного русского слова, не испорченного годами большевизма. На переменах дети перестают притворяться и болтают между собой на привычном наречии – островной разновидности французского.

Наталья два года проработала в одной из местных школ. Занятий было всего ничего, катастрофически недостаточно, чтобы выучить родной язык и познакомиться с литературой. Подходящих учебников не было, все приходилось выдумывать самим. Учительницы растаскивали копии российских хрестоматий на листки, на веточки, чтобы собрать дом из щепок, замотать слова, этих черных сушеных насекомых, в кокон вязких объяснений, вложить нектар родной речи в раскрытые клювики. Учителя роптали, обращая гнев на метрополию, далекую, как божество, безучастное к их трудностям. Они покрывали учебники и хрестоматии пометом недовольства – дети не могут по ним заниматься, они не успевают все усвоить. Сушеные слова не прорастали в детских головах, падали на переменках на бетон школьной площадки. Бабушки подбирали их, надеясь скормить потомству после занятий, но не могли справиться с детьми, уже попробовавшими обильную пищу островной культуры. Слова родного языка засыхали и пропадали, как лепестки роз общественного сада.