Развитие личности. Психология и психотерапия

Теоретически такое аналитическое «деление» и «рассмотрение» может быть продолжено сколь угодно долго, однако это вряд ли имеет некую практическую ценность, поэтому мы позволим себе остановиться лишь на наиболее крупных, а потому и наиболее существенных «подразделах».

Согласно принципу развития, кризисным этапом из четырех обязательных является второй: первично-закрытая модель (ПЗМ). Этот тезис требует отдельного пояснения. Универсальность используемых новой методологией принципов предполагает, что любой процесс может несодержательно рассматриваться как центр (принцип центра), тогда как его (центра) отношения (принцип отношения) с другими центрами (процессами) создают структуру, которая насыщена содержанием. При этом, если мы рассматриваем процесс и как систему, и как центр, существование процесса как системы (центр) определяется ее отношениями с другими центрами. Эти отношения можно уподобить процессу адаптации (феномен адаптации в этом смысле есть не аналогия, но, по меткому выражению Л. Витгенштейна, «пример отношения»): изменения рассматриваемого процесса (процесс как система) определяются его отношениями с другими процессами (системами).

Рассмотрим процесс психологической адаптации в качестве примера такого отношения. Наши исследования по адаптации человека к непривычным условиям существования [195] показали, что испытуемые в эксперименте по групповой изоляции реализуют следующие поведенческие стратегии:

– на первом этапе используются прежние стереотипы поведения, которые были свойственны данным лицам до изменившихся условий существования;

– на втором этапе эти стереотипы поведения доказывают свою неэффективность в новых условиях и возникает «кризис адаптации», который можно охарактеризовать как невозможность дальнейшего использования прежних поведенческих стратегий, имеющихся в арсенале данного индивида, с одной стороны, и отсутствие у него новых поведенческих стратегий, отвечающих требованиям изменившихся условий существования, с другой;

195

Курпатов А.В. Динамика социальной перцепции в эксперименте по групповой изоляции. / Итоговая конференция военно-научного общества курсантов и слушателей академии. Тезисы докладов. Том 1. СПб.: ВмедА, 1996. С. 45–46.

– к третьему этапу испытуемый формировал новые поведенческие стратегии, отвечающие наличествующим условиям существования, и потому данный период характеризуется самой высокой степенью психологической адаптации;

– четвертый период, связанный в эксперименте с ожиданиями испытуемыми окончания эксперимента, снова характеризовался спадом уровня адаптации, что объясняется их отказом от устоявшихся стереотипов поведения и продумыванием новых, соответствующих ожидаемому выходу испытуемых из эксперимента (впрочем, можно предположить, что в отсутствие подобных ожиданий четвертый этап психической адаптации не имел бы столь очевидного спада).

Поскольку новая методология имеет дело с психологическим опытом (при этом все, с чем мы имеем дело посредством «психического датчика», является нашим психологическим опытом), более того, предмет нашего исследования четко определен – это личность (то есть результат процесса социализации) и ее развитие (то есть изменение личности как результат процесса социализации), то очевидно, что, рассматривая процесс развития личности, мы имеем полное право использовать формулу адаптации в качестве концептуальной модели. Таким образом, в самом общем виде процесс развития личности может быть рассмотрен как процесс изменения личности в структуре ее отношений с социумом.

Однако здесь возникает трудность, которую никак нельзя обойти. Очевидно, что процесс адаптации индивида к социальной среде (в привычном понимании адаптации) не что иное, как процесс формирования личности, но не ее развития. Если адаптацию понимать как приспособление, то речь идет о самореализации индивида в данных условиях, что сопровождается определенным структурным ростом его как системы (формирование среднего и внешнего контуров личности), но в этом случае никак нельзя говорить о самоактуализации. С другой стороны, допускать, что в процессе развития личности происходит некий спонтанный процесс «актуализации сущности (индивидуальности)» человека (личности), никак не связанный с имеющими место отношениями (то есть в обход принципа отношения), непозволительно.

При данных обстоятельствах может возникнуть мнение, что процесса развития личности действительно не существует. В противном случае непонятно, что, собственно, толкает личность к тому, чтобы вопреки успешной адаптации (формирование личности), то есть приобретению «равновесного» отношения со средой адаптации (социумом), претерпевать некие новые изменения («стихийность» или «спонтанность» этого процесса мы уже исключили). Иными словами, непонятно, каковы движущие силы, которые нарушают возникшее было благополучие.

Однако, прежде чем ответить на этот вопрос, попытаемся понять: к чему, собственно, адаптировалась личность в процессе ее формирования? Возникает искушение сказать, что она адаптировалась к социуму, но этот ответ представляется весьма пространным.

Попробуем его уточнить: произошла ли в процессе формирования личности адаптация ее к другим людям (личностям), или же все-таки она адаптировалась к условиям социальной среды? Иначе говоря, приспособилась ли личность в процессе своего формирования к другим личностям, или же она усвоила правила социальной игры, то есть научилась (сформировала поведенческие стереотипы) поведению в обществе, или же она научилась понимать (ощущать, воспринимать) каждого отдельного человека в его индивидуальности (уникальности, инаковости)?

Представим себе любую человекообразную обезьяну (гориллу, орангутанга, шимпанзе). Воспитываясь в стае, она так же, как и ребенок человека, пребывает в своего рода «социуме», она так же осваивает определенные навыки поведения, свое место в группе и т. п. Кем являются для нее ее сородичи, если не факторами среды, сопоставимыми с любыми другими того же порядка: отношения с представителями других групп обезьян, с животными других видов, родов, семейств и т. д., с растительностью, климатическими условиями? Принципиального отличия при всем желании нам найти не удастся: это по-настоящему внешний, «безличный», хотя и с характерными содержательными особенностями, фактор. Понятно, что эти приведенные в качестве примеров отношения будут разными, но в целом по своему существу – это отношения с определенными факторами внешней среды, где интересна скорее схожесть, нежели инаковость.

Теперь представим себе ребенка, который воспитывается родителями, он испытывает по отношению к ним определенные чувства. Однако насколько существенно изменилась бы ситуация, если бы этот же ребенок воспитывался другими родителями? Были бы его отношения с этими – другими – родителями принципиально иными? Разумеется, мы нашли бы множество частных содержательных отличий (это выражалось бы в его интересах, культуральных особенностях и т. п.), но, что называется, по большому счету – эти отношения были бы вполне тождественными: чувства привязанности, зависимости, благодарности, страха, удовольствия и т. п. Иными словами, подлинная индивидуальность (уникальность, инаковость) родителя как личности (его сущности) остается не проясненной ребенком, он адаптируется к своему положению (месту) в среде (я-отождествленные роли), но не к инаковости конкретного человека. Когда же дело касается более общих социальных регистров (например, «дети», «взрослые», «мужчины», «женщины», «учителя», «врачи»), то эта особенность проявляется с еще большей очевидностью.

Один из наиболее известных идеологов персонализма – Эмманюэль Мунье, сталкиваясь с этим феноменом, исходит из положения, что описывать можно «только внешние по отношению к человеку предметы, те, что доступны наблюдению», таким образом, продолжает он, «личность не может рассматриваться как объект» (здесь следует оговориться, что Э. Мунье понимает под термином «личность» нечто, что с определенной условностью соответствует «внутреннему контуру» или «сущности» личности в нашей терминологии). Таким образом, описывая или рассматривая какого-то человека, мы получаем множество различных функций, а сам человек как будто ускользает от нас за этими перечислениями, которые есть не что иное, как я-отождествленные (или я-неотождествленные) роли. «Мой сосед, – пишет Э. Мунье, – служащий, у него и вид служащего, и психология служащего, и я могу изучать его в качестве такового, хотя все перечисленное не исчерпывает его полностью. Он еще и француз, буржуа, одержимый социалист, католик и т. п. К тому же мой сосед не просто некий Бернар Картье, но вполне определенный Бернар Картье. Я могу тысячей способов определить его в качестве единичного индивида, и это помогает мне понять и – что весьма важно – приноровиться к нему, узнать, как мне вести себя с ним. Но всякий раз я имею дело с отдельными аспектами его существования». [196] Таким образом, Э. Мунье фактически указывает на феномен социальной адаптации, однако речь идет об адаптации не к человеку как таковому (в его индивидуальности, инаковости), а тому, что можно было бы назвать «социальными функциями» этого человека, то есть к социальной среде.

196

Мунье Э. Манифест персонализма: Пер. с франц. / Вступ. ст. И.С. Вдовиной. – М.: Республика, 1999. С. 461.

То есть в своем приспособлении к социальной среде ребенок руководствуется не подлинной индивидуальностью конкретных (отдельно взятых) элементов среды, но, как это ни парадоксально, их схожестью, он ищет не столько их отличия друг от друга, как может показаться в первом приближении, сколько их подобия, он выделяет идентичные признаки; в противном случае, с одной стороны, мы бы не имели столь быстрого и очевидного роста (формирования) среднего и внешнего контуров его личности, а с другой, адаптация ребенка к социуму была бы крайне затруднена, поскольку ориентация на отличия не позволила бы ему формировать стереотипы (шаблоны) приемлемого и эффективного поведения. Таким образом, с тем успехом, как и к социальной среде, он адаптируется к климатическим условиям, кухне и т. п.