Развод: Новая жизнь в 50!

Наконец, после нескольких дней работы, все картины были на своих местах. Зал наполнился атмосферой, в которой, казалось, каждое произведение излучало свою собственную энергию. Понимание того, что всё готово, принесло облегчение, но всё равно оставался последний, самый важный момент: проверить, все ли картины на месте. Понемногу начали обходить зал, внимательнейшим образом осматривая каждую стену, каждый уголок, чтобы удостовериться, что всё сделано так, как задумано.

Но когда подошла к одной из стен, сердце словно застыло. На том месте, где должна была висеть моя собственная картина, было пусто. Это был как холодный удар. Сначала не могла поверить: может, я что-то перепутала? Нет, картина действительно исчезла. Это была моя работа — картина, написанная вдохновением от того необыкновенного заката над Тибром. Я помнила этот момент, как вчера: солнце опускалось за горизонт, а небо было таким глубоким, почти волшебным, что краски сами собой лились на холст. Как могла она исчезнуть?

— Кто мог её взять? — мысли роились в голове, не давая покоя.

Глава 26

Пустая стена будто вопила о потере. Казалось, ещё немного – и эхом разнесётся по всей галерее, разрывая тишину. В горле пересохло. Сердце билось так, что, казалось, вот-вот пробьёт рёбра и выскочит наружу.

Может, картину просто убрали? Переставили в другой зал? Или отправили в реставрацию? Нет, всё не так. Всё хуже. Проверка только подтвердила страшное — её действительно не было. Пропала.

Мысли прыгали, сталкивались друг с другом, мешались со страхом и злостью. Как это вообще могло случиться? Кто-то проник в галерею и вынес картину, не оставив ни следа? Или след всё-таки есть?

Камеры. Срочно проверить камеры.

Изображение на экране было неидеальным, но достаточным, чтобы разглядеть фигуру. Молодой человек. Знакомый. Он стоял перед стеной, долго, задумчиво, словно прощался. А потом — плавное движение, осторожное, почти бережное. Снял картину с креплений и, не спеша, ушёл.

Грудь сдавило тревогой. Узнаваемый силуэт заставил ладони вспотеть. Этот парень… Он бывал здесь раньше. Часто. Иногда просто бродил между экспонатами, иногда пристально изучал картины, словно пытался понять что-то, что скрыто от других. Иногда задавал вопросы — про технику, про вдохновение, про историю работ.

Казался обычным любителем искусства. Спокойным. Вежливым.

Но теперь всё было иначе.

Решила найти его. Не могла оставить это просто так.

Проверила по записям видеокамер, просмотрела всё до последней мелочи. И вдруг — заметила, что он оставил записку. Лежала на столе в офисе, аккуратно сложенная, будто ждала, когда её наконец обнаружат. Сердце тревожно сжалось. Осторожно развернула листок, пробежала глазами по строчкам.

*"Простите за то, что взял картину. Она напомнила мне о моей матери. Она любила такие закаты. Я не хотел ничего плохого."*

Остановилась. Вчиталась снова. Слова были простыми, но в них было что-то… задевающее. Искренность? Вина? Или всё вместе?

— Почему ты просто взял её? — спросила у пустоты, будто он мог меня услышать.

Чувства смешались. С одной стороны, злость — так нельзя, это же чужое! А с другой… картина значила для него что-то большее. Может, даже гораздо больше, чем для нас.

Нужно было его найти. Посмотреть в глаза. Услышать голос. Понять, что за человек мог вот так взять чужую вещь и при этом оставить такие трогающие слова.

*****

Через несколько часов он наконец появился в галерее. Стоял у входа, переминаясь с ноги на ногу, словно не решаясь войти. Взгляд метался по фасаду здания, задерживался на вывеске, стеклянных дверях, но не находил в них спасения.

Подошла к нему, стараясь скрыть волнение. Сердце билось чуть быстрее, чем хотелось бы.

— Ты оставил записку?

Он кивнул. Глаза опустил, будто стыдился.

— Да... Я знаю, это было неправильно. — Голос был тихий, едва слышный. — Но я не мог уйти без этой картины. Она... она слишком много значит для меня.

Хотелось рассердиться, накричать, потребовать объяснений. Но что-то в его голосе и в этом потерянном взгляде не давало. Вместо злости появилось странное, тягучее сочувствие.

— Расскажи мне о своей матери.

Он замер. Будто этот вопрос застал врасплох. Потом глубоко вздохнул и заговорил, медленно, с паузами между словами, словно вспоминая каждую деталь заново.

— Мы часто ходили с ней смотреть закаты, когда я был ребёнком. — Голос дрогнул. — Она говорила, что они символизируют надежду. Что, даже когда день заканчивается, впереди всегда есть новый.

Замолчал, провёл рукой по волосам, словно пытался справиться с нахлынувшими чувствами.

— Когда я увидел вашу картину... — Он сглотнул, будто ком застрял в горле.

Эти слова пронзили насквозь. Всё вдруг обрело смысл. И всё равно внутри оставалась тревога.

— Почему ты не попросил разрешения?

Он сжал пальцы в кулак, опустил плечи.

— Боялся, что вы откажете. Или решите, что я сумасшедший.

Молчание повисло, плотное, напряжённое, почти осязаемое. Внутри всё протестовало — хотелось забрать картину прямо сейчас, не дать ей остаться у этого человека ни на секунду дольше. Но что-то, какое-то неясное чувство, нашёптывало: он не опасен.

Глубокий вдох, медленный выдох. Решение далось непросто.

— Ладно, — голос всё ещё твёрдый, но уже без прежнего гнева. — Оставь её пока у себя. Но на одном условии.

Он вскинул голову, будто не ожидал услышать эти слова. В глазах мелькнуло удивление, но тут же сменилось нетерпением.

— Любом, — ответил быстро, даже слишком быстро.

Пауза. Ещё один короткий вдох.

— Поможешь мне организовать выставку. Первую. Ты ведь разбираешься в искусстве, это чувствуется. Думаю, ты можешь быть полезен.

Он кивнул почти мгновенно, без раздумий. Слишком легко, слишком охотно.

— Конечно! Я сделаю всё, что потребуется.

Слова лились гладко, уверенно. Слишком уверенно. Ни капли сомнения, ни тени колебаний. В его взгляде было что-то странное. Пристальное, изучающее, чуть пугающее. Руки двигались спокойно, с отточенной точностью, будто он не только не боялся, но и точно знал, что делает.

И вот теперь всё внутри кричало: что-то здесь не так.

Но Артём оказался удивительно эффективным. Казалось, он точно знал, что и где должно стоять, чтобы пространство выглядело идеально. Его предложения были не просто уместными — в них чувствовалась какая-то внутренняя логика, почти математическая точность. Он умело подбирал место для каждой картины, так, что они словно сами вставали в нужную точку, создавая гармоничные композиции. При этом его идеи были свежими, не шаблонными. Как будто он видел выставку не просто глазами, а чем-то большим.