Развод. Свекровь - а я говорила!

Не звоню, потому что уверена — узнает, что я тут — свалит!

Сижу около получаса.

Кеша поднимается по ступенькам, что-то напевает под нос, увидев меня, усмехается.

— Ба! Какие люди! Блудная жена пришла!

— Ты что, замки поменял, блудный муж? — спрашиваю без вступлений.

— Кто еще из нас блудный!

— Кеша! Отвечай!

— Поменял! Муза переживала, что ты можешь прийти.

— Правда? — притворно удивляюсь и хлопаю глазами. — А я переживаю, что ты мне должен полжизни и сто тысяч. Всего лишь. Но ничего, пока я пришла за вещами. Так что дверь открывай! Гений!

— Луша, ну не начинай, — закатывает он глаза, потом ковыряется в замке, и дверь с легкостью распахивается.

То есть я столько времени ждала, пока он его починит, и ни фига? А тут с ходу нашел и слесаря и бабки! Вот что значит, Муза вдохновила!

А, ну да, поправочка — бабки мои… Вот же Кеша чмо…

Человек мотивированный и одухотворенный! М-да!

— Ты, между прочим, сама ушла, — заявляет он вдруг, отчего меня взрывает.

Что-о-о?!

— Я ушла сама, потому что застала тебя в процессе “вдохновения”. На Музе! То есть Музу на тебе! Но спасибо, что напомнил — ушла сама. А теперь пришла сама. Мне нужно забрать мои вещи.

— Ах, да... вещи… — Кеша кивает, но не торопится пропускать меня в квартиру. Смотрит на меня сверху вниз, и в голосе появляются какие-то новые нотки — насмешливые и мерзкие. — Ты… правда решила уйти?

Молчу.

— Ты же… отдаешь себе отчет, Лукерья, в том, что… — продолжает он вкрадчиво, — ты всё неправильно поняла. И неправильно поступила, вот так, уходя, сжигая мосты…

О! По ходу, Кеша вживается в новую роль. Послушаем.

— Да, Луша! — Он принимает вчерашнюю позу философа, только теперь он не голый и без пледика. — Ты жена. Жена! Луша! А жена — это как Пенелопа. Помнишь? Она ждала. Молчала. Пряла. Поддерживала. А я... я творец. Мне нельзя мешать.

Думаю, что грешным делом Иннокентий еще решит попробовать себя в актерстве, тогда совсем пиши пропало!

Смотрю на него и не верю, что всё это действительно происходит.

— Я как Маркес, Луша. Маркес, понимаешь?

— Габриэль Гарсия? — Стараюсь не ржать.

— Да! Он! Маркес. Я пишу свою книгу! Я жизнь на нее положил! Жизнь! Мне нужна Муза! Муза! А не скандалы. Ты — стабильность, быт. А она — вдохновение! А вдохновение приходит только на свободе!

Он выбрасывает руку вперед, как диктатор, произносящий речь с трибуны.

Еле сдерживаюсь. Жалею, что сразу не вызвала санитаров.

Кеша, конечно, велик.

Его бы энергию, да в мирных целях!

— Мне нужна свобода, Луша! Пространство мысли! Я творец!

Он еще что-то лепечет про творческое пространство и тонкую душевную организацию, как вдруг из-за моей спины доносится знакомое, сухое:

— Творец?

Мы оба замираем.

Свекровь стоит на лестничной клетке, руки в боки, лицо каменное.

Нефертити, блин…

Медуза Горгона!

МамО!

Смотрит на Кешу, будто первый раз его видит. И не то чтобы приятно удивлена.

— Маркес, говоришь?

— Д-да… Габриэль… Гарсия… — мямлит Кешенька.

Она делает шаг вперед, медленно, как судья на ринге.

— Ты, часом, не ошибся, дорогуша? Ты скорее Ляпис Трубецкой. Помнишь такого? Гаврила был неверным мужем, Гаврила женам изменял…

— Мама!

Голос у нее спокойный, даже будничный, но в нем слышно: всё. Финита ля комедия.

Кеша моргает.

— Мама, что вы такое говорите?.. Почему вы так меня ненавидите? Я… я же… я же Гений! Мне все говорят, что я…

— Гений? Да какой ты гений, господи… — перебивает она.

— Непризнанный! — тонко и высоко говорит Кеша, задирая подбородок. Как в дурном театре.

— Ты идиот, Кеша. Без таланта, но с претензией. Собирай манатки и вали.

— Но… мама… ? Как? — голос у него становится еще тоньше. — Что значит — вали? Это же… квартира…

— Квартира моя, — четко говорит Аделаида. — Моя, понял? И кто тут будет жить — решать мне!

Вот это поворот!

То есть нам с Кешенькой двоим не обломилось?

Кеша открывает рот. Закрывает. Еще раз открывает.

— Пошел вон, — добавляет свекровь. — Выметайся отсюда со своей сикильдявкой, Музой. Чтобы я вас тут больше не видела!

Да уж! Вот это мамО нам показала, как надо жить!

Глава 7. “А я говорила!”

Глава 7. “А я говорила!”

Молча и с опаской прохожу в квартиру вслед за свекровью.

Глазами хлопаю. Не веря в то, что произошло.

Кеша ушел. Из собственной квартиры ушел! Ну, то есть это он считал квартиру своей, ха-ха, три раза.

И ушел! Не я ушла, а он!

Точнее — его ушли.

Надо же! Умереть — не встать!

Ладно. Я, наверное, что-то не так поняла.

Наверное, мамО просто решила сыночку-корзиночку проучить.

Это вполне в ее духе.

А мне рано радоваться.

Мне надо успеть воспользоваться моментом и собрать вещи. Пока меня пустили в мою же собственную квартиру!

Сейчас Аделаида успокоится, вспомнит, что всё-таки она его рожала, кормила, любила, и вернет Кешеньку обратно, только пальчиком погрозит, чтобы вел себя хорошо.

А я что? Я ей никто. Чужая.

Надо быстренько отсюда убираться, пока она, на дрожжах своей злости, не спустила меня с лестницы.

МамО в гневе ой как страшна! Не хотелось бы попасть ей под горячую руку!

Пока она возится в прихожей, я юркаю в свою комнату.

В свою, увы, пока что бывшую комнату.

Тяжело. Всё это было родным, своим, домашним, а теперь мне приходится отсюда уходить в никуда.

Но ничего! Это ненадолго! Мы еще повоюем! Однозначно.

Собираю вещи.

Свой смешной чемодан я предусмотрительно взяла от подруги на работу, там вещи выгрузила, и сейчас он снова со мной. Это хорошо. Еще есть пара сумок. Да, да, тех самых, в клеточку.

Привет челнокам из девяностых.

А что? Они на молнии, очень удобно, и неубиваемые!

Пакую вещи быстро, по-военному. Не давая себе расклеиться.

Костюмы, блузки, водолазки, свитера — откуда так много? А всё надеть нечего!

Спортивные костюмы, футболки, майки… Что-то надо бы выбросить, но сейчас об этом не думаю. Хватаю и складываю.