Развод. Зона любви

Я улыбаюсь, но эта улыбка больше похожа на маску. Дети аплодируют, Марина слегка трёт мне руку, как будто хочет поддержать, но я замечаю, как её глаза косо косятся в сторону отца. Она тоже чувствует это — что-то не так.

Виктор кивает ещё раз, бросает короткий взгляд на меня, но сразу же опускает глаза обратно в тарелку. Я замечаю, как его рука скользит к телефону под столом. Он быстро проверяет экран, почти незаметно. Почти. Но я вижу всё.

Это уже не случайность. Это бьёт меня в самое сердце.

Я сжимаю зубы, чтобы не спросить: «Что там, Виктор? Что может быть важнее меня?» Я молчу, потому что, если я заговорю, то потеряю контроль. А если я потеряю контроль, я уже не смогу остановиться.

— Мам? — тихо спрашивает Марина, наклоняясь к моему уху. Её голос — это едва слышимый шёпот, но в нём столько тревоги, что у меня внутри всё переворачивается. — С папой всё в порядке?

Я делаю вид, что её вопрос не задел меня, хотя от этих слов у меня сдавливает грудь. Я боюсь, что сейчас взорвусь. Я беру её за руку и мягко сжимаю. Улыбаюсь так, как умеют только матери, когда не хотят, чтобы их дети знали, что внутри всё рушится.

— Конечно, всё в порядке. Просто по работе звонят.

Она не верит. Я вижу это в её глазах. Она знает меня слишком хорошо. Но я держусь, потому что не могу позволить ей увидеть мои трещины.

Виктор откидывается на спинку стула и берёт вилку в руки, будто просто решил попробовать кусок рыбы, но я вижу, как его пальцы сжимаются слишком крепко. Он знает, что я чувствую это. Он знает, что я вижу его насквозь. Но он ничего не делает.

Я отпускаю руку Марины, снова делаю глоток шампанского и чувствую, как оно обжигает горло. Боже, я не хочу этого знать. Я не хочу знать, что происходит с моим мужем.

Но теперь, сидя за этим идеально накрытым столом, я понимаю: эта трещина больше, чем я думала.

Снаружи позвонили. Кто-то пришел.

* * *

Я вздрагиваю и автоматически бросаю взгляд на часы — слишком поздно для гостей.

— Я открою, — говорю я и встаю со стула. Сердце бьётся быстро, но я заставляю себя успокоиться. Может, это сосед, попросить соль или пожаловаться на музыку.

— Может…поздравить пришли или принесли цветы. — говорит Марина.

Звонят настойчиво. Я выхожу по узкой дорожке к калитке, открываю, и всё внутри меня вздрагивает.

Передо мной стоят четверо полицейских в форме. Холодные лица. Никакой улыбки, никакого объяснения, только деловой тон и документ, который мне суют прямо в лицо.

— Анна Викторовна Брагина?

— Да, — мой голос трещит, как старое стекло.

— У нас ордер на обыск и арест по подозрению в финансовых махинациях и хищении крупных денежных средств через семейный бизнес.

Я не понимаю слов. Они звучат, как шум телевизора на заднем плане, в который ты не вслушиваешься. Обыск. Арест. Хищение. Семейный бизнес.

Я слышу, как бокал выскальзывает из моей руки и разбивается о дорожку, разлетаясь осколками. Звук возвращает меня в реальность, но ненадолго. Я открываю рот, но из него вырывается только:

— Что? Нет. Это ошибка. Это какая-то ошибка!

Офицеры проходят мимо меня в дом, как будто я — пустое место. Я пытаюсь их остановить, кричу:

— Подождите! Остановитесь! Виктор!

Я оборачиваюсь и вижу его. Мой муж стоит в холле, напротив лестницы. Его лицо бледное, губы сжаты в тонкую линию. Он не двигается. Он просто смотрит.

— Виктор, скажи им! — Я хватаю его за руку, но она ледяная, как будто он уже не живой. — Скажи им, что это ошибка!

Его пальцы отодвигаются от моих так осторожно, как будто я яд.

Полицейский подходит ближе и спрашивает его:

— Господин Брагин, вы знали о финансовых махинациях вашей жены?

Я смотрю на Виктора. Я молюсь, что сейчас он посмотрит на меня, возьмёт мою руку и скажет, что это чушь. Что это ошибка. Что мы вместе разберёмся. Он же мой муж. Мы женаты уже 25 лет. Он клянётся мне в любви каждое утро, когда пьёт кофе.

Но он тяжело вздыхает.

— Нет, — говорит он ровным голосом, но я слышу в нём усталость. — Я сам недавно узнал. Я в шоке, как и вы.

Как и вы.

У меня холодеют пальцы, колени подгибаются, и я хватаюсь за его плечо, как утопающий за спасательный круг. Но его плечо холодное, и он отступает на шаг назад.

— Ты знал, — шепчу я. Горло пересыхает, а голос срывается так тихо, что я не уверена, услышал ли он меня. — Ты знал… и молчал?

Виктор не смотрит на меня. Он смотрит куда-то мимо, на пол, на стену — куда угодно, только не в мои глаза. Как будто я перестала существовать.

Я оседаю на колени прямо на пол прихожей, хотя даже не помню, как упала. Моё платье собирается складками, туфли впиваются в щиколотки, но я ничего не чувствую. Только боль в груди. Дети молчат. Не двигаются…Марина смотрит на меня, на отца.

— Это какое-то недоразумение. Папа не молчи.

— Увы это правда! — кивает он…

Мир рушится. Я больше не слышу команд офицеров, не вижу, как они вытаскивают документы из шкафа. Я слышу только его слова, снова и снова: Я сам недавно узнал. Я в шоке, как и вы.

Сколько времени он знал? Неделю? Месяц? А может, с самого начала? Он всё это время спал со мной в одной кровати, смотрел мне в глаза и молчал. Он предал меня так тихо, что я даже не заметила, когда это случилось.

Полицейские надевают на меня наручники. Металл холодит кожу. Я не сопротивляюсь. Мои глаза всё ещё прикованы к Виктору. Он даже не пытается вмешаться.

Глава 2

Его слова впиваются в меня, как нож, разрывая всё внутри.

— Я не мог представить, что ты способна на такое.

Я слышу его голос, но не понимаю. Это не может быть он. Не мой Виктор. Мой муж никогда бы не сказал этого. Он знает меня. Он должен знать. Мы столько лет были вместе. Я держала его за руку в больнице, когда он лежал с температурой, стирала его рубашки, когда он приходил домой поздно, я родила ему детей и улыбалась, даже когда хотела плакать от усталости. Он знает меня. Он должен знать, что это ошибка.

Я смотрю на него, как будто сейчас смогу прочитать правду в его глазах. Но там пусто. Серо. Ничего.