Развод. Зона любви

— Ты… не веришь мне? — шепчу я. Губы едва двигаются. Словно парализованы. Я боюсь даже дышать, потому что если он не ответит, я рухну прямо здесь.

Он молчит.

Его молчание — это самое страшное, что я когда-либо слышала. Оно холодное, как ледяная вода, которая заливает лёгкие и не даёт дышать. Я ищу в его взгляде что-то, что скажет мне: Я верю тебе. Я с тобой. Но он смотрит сквозь меня, как будто я больше не существую.

Нет. Нет. Это сон. Это ошибка.

Я делаю шаг вперёд и хватаюсь за край его пиджака, как за спасательный круг. Он должен что-то сказать. Сейчас. Он должен меня спасти. Он же мой муж. Мой Виктор.

Но он отступает на шаг назад. Я чувствую, как мои пальцы соскальзывают с его ткани, как будто я упускаю его навсегда. Пустота между нами больше не заполнится.

Марина делает шаг вперёд. Я слышу её всхлип, и этот звук режет меня изнутри. Я смотрю на свою дочь — она выглядит так, будто её мир рушится вместе с моим. Лицо побелело, губы дрожат, глаза блестят от слёз, которые она пытается удержать.

Она хочет мне верить. Я вижу это. Она цепляется за надежду, за то, что я скажу ей что-то, что развеет этот ужас. Она сжимает кулаки так сильно, что я вижу, как ногти впиваются в кожу.

— Мама… — её голос рвётся из глубины души. — Скажи, что это неправда. Пожалуйста.

Её голос дрожит, она задыхается от собственного страха, но не может остановиться. Она ждёт. Она ещё верит, что я могу всё исправить.

Я тянусь к ней, пытаясь взять её за руку.

Пальцы дрожат. Я должна её удержать, я не могу позволить ей отдалиться.

Но она отступает.

Она отступает так медленно, но это больнее, чем если бы она закричала. Её шаг назад рвёт моё сердце на куски.

— Марина… — шепчу я, но голос срывается.

— Это ошибка, — наконец произношу я громче. Я хочу верить, что если повторю это достаточно много раз, она поверит. — Это ошибка. Ты должна мне верить. Я не делала этого.

Но в её глазах я вижу сомнение. Оно растёт, как тень. И эта тень уже поглотила нас обеих.

Когда судья объявляет приговор, я чувствую, как в груди что-то разрывается. Восемь лет. Восемь. Лет. Как медленно и мучительно каждое слово рвёт мой разум на куски, а сердце… сердце кажется мёртвым. Оно больше не бьётся, не сопротивляется, не живёт.

— Восемь лет лишения свободы в колонии общего режима, — голос судьи звучит откуда-то издалека, глухо, словно я слушаю его из-под воды.

Это сон. Это точно сон. Должен быть. Всё это не может быть реальностью. Я не могу сидеть здесь в этом душном, пропахшем слезами и потом зале суда, не могу слышать, как молоток судьи глухо ударяет по деревянной поверхности, запечатывая мою судьбу, как крышка гроба.

Мои руки дрожат. Губы дрожат. Но я молчу. До того момента, пока звук слов не доходит до самой глубины моего сознания.

Восемь лет.

— Нет! — крик срывается с моих губ так неожиданно, что даже охранник вздрагивает. — Нет, я не виновна! Вы не можете так со мной поступить! Я НИЧЕГО не сделала!

Но мой крик глохнет в стенах зала суда, как будто они проглотили его, пережевали и выплюнули обратно — тишиной. Мёртвой тишиной.

Слева сидит Виктор. Его лицо изображает горе — горе «пострадавшего мужа», которому изменили, обманули и предали. Я вижу его сложенные на коленях руки, безупречно отглаженный костюм, и мне хочется рвануться к нему с кулаками. Это он всё это подстроил. Он уничтожил меня.

Он ловит мой взгляд, и его губы чуть дрогнули. Едва заметная, мимолётная усмешка. Показалось? Нет. Я знаю этого человека лучше, чем он думает. Это не ошибка. Он радуется. Радуется моему падению.

Я резко оборачиваюсь к своему адвокату, который с самого начала выглядел так, словно ему всё равно, чем это закончится.

— Делайте что-нибудь! Вы должны их остановить! — почти шепчу ему, хотя внутри меня всё кричит, рычит, сгорает.

Он избегает моего взгляда. Кривит губы в профессиональную маску «ничем помочь не могу».

— Анна, я сделал всё, что мог.

Врет. Он врёт, и я знаю это. Его трусливые глаза бегают по залу, как у загнанного животного. Виктор подкупил его. Купил всё. Судью, свидетелей, доказательства. Даже мой адвокат — его марионетка.

— Подлец, — шепчу я, чувствуя, как комок ненависти подступает к горлу, мешая дышать. — Все вы подлецы.

Они уводят меня. Я даже не замечаю, когда охранники успели подойти ко мне. Их грубые руки сжимают мои запястья, и холод металла наручников врезается в кожу.

Мой взгляд автоматически ищет детей. Пытаюсь зацепиться за что-то настоящее, за спасительную якорь, который не даст мне утонуть в этом море лжи и предательства.

Марина отворачивается. Её тонкие плечи вздрагивают, но она не смотрит в мою сторону.

Максим стоит с опущенной головой. Его волосы падают на лоб, скрывая лицо, но я знаю — он смотрит в пол. Он не поднимает глаз. Не хочет видеть меня.

Горло сдавливает такой спазм, что я чуть не задыхаюсь.

— Дети… — голос ломается на первой же слоге. — Посмотрите на меня! Марина, Максим, я не виновна! Я клянусь вам, это ошибка!

Но они не поднимают глаз.

Виктор подходит к ним и кладёт руки на их плечи, будто он здесь единственный, кто может их защитить. Их защитить от меня.

— Не уходите… — прошу я, больше не крича, а шепча. Этот шёпот ломается, как сухая ветка под тяжестью снега.

Но они уходят. Они просто разворачиваются и идут к выходу вместе с ним. Мой бывший муж забирает с собой всё, что у меня когда-либо было дорого.

Мои ноги подкашиваются, и только охранники удерживают меня от падения.

Холодный коридор впереди, стражи закона по бокам — путь в новую реальность. В реальность, где меня нет. Где есть только пустота, тюрьма и годы одиночества.

Но хуже всего — это тишина. Тишина в груди, там, где когда-то билось сердце.

Восемь лет.

Эти слова будут звучать в моей голове, пока не сотрётся всё остальное.

Глава 3

Машина трясётся на каждой кочке, и этот глухой ритм словно отбивает мою смерть. Внутри всё онемело. Глаза не мигают, руки ледяные, а грудь будто сдавливает тисками. Я смотрю в окно, но за ним — пустота. Ни города, ни дорог, ни людей. Только серый размазанный фон, который тянется в бесконечность, как моя боль.