Развод. Зона любви

Я не чувствую движения. Кажется, будто меня заперли в стеклянной клетке, из которой уже не выбраться. Полицейские впереди о чём-то переговариваются, но я не слышу их. Шум сирены, звон ключей и грубые команды остались где-то далеко, словно это было с кем-то другим. Со мной — всё это не могло случиться.

Нет.

Это просто длинный страшный сон. Сейчас я открою глаза, Виктор поцелует меня в лоб и скажет, что я просто устала, переутомилась, а всё это — игра моего разума. Да, вот сейчас… открою глаза…

Я открываю глаза.

Машина едет дальше. Наручники холодят запястья, давят на кожу. Металл будто намертво впился в меня, словно готов остаться навечно.

Как это случилось?

В голове медленно, болезненно всплывают обрывки вчерашнего вечера, как фотографии, из которых кто-то вырвал половину и оставил только фрагменты.

Вчера я стояла на кухне, в моём уютном маленьком мирке, где всё казалось таким простым. Нож стучал по разделочной доске — я резала свежие помидоры для салата, пока на плите шипел стейк. Я помню, как из духовки доносился запах запечённого картофеля. Тёплый, обволакивающий запах дома, где любили, где ждали. Где я думала, что счастлива.

Максим и Марина болтали в соседней комнате, а потом на кухне. Виктор был в кабинете — как всегда занят своими делами. Я думала, что так будет всегда.

Мы планировали отпуск. Я мечтала о том, как летом поедем на море в Испанию, как будем гулять по берегу, смеяться, строить замки из песка. Я помню, как в тот момент даже улыбнулась, представляя, как Марина бежит с обернутым на плечах полотенцем, словно маленькая. Ее муж пойдет за напитками, Виктор валяется на шезлонге.

Всё это — всего лишь вчера.

А сейчас я сижу в полицейской машине, закованная в наручники, и мои дети смотрели на меня, как на преступницу.

Как так быстро всё рухнуло?

— Такие женщины в тюрьме долго не продержатся, — тихо бросает один из полицейских другому, не подозревая, что я слышу.

Такие!

Я не собираюсь умирать.

Моё сердце холодное, но под этой ледяной коркой начинает прорастать маленькое зерно ярости. Оно крошечное, но оно растёт. Оно колет меня изнутри, оживляет.

Я смотрю на свои дрожащие руки и тихо, едва слышно шепчу:

— Я должна выжить.

Мои пальцы стискиваются в кулаки.

— Я должна вернуть свою жизнь.

Внутри меня зреет сила, глухая и первобытная, как зверь в клетке. Пусть я сейчас на дне. Пусть у меня отняли всё. Пусть Виктор считает, что выиграл эту партию.

Но я ещё не сдалась.

Машина трясётся на очередной кочке, и я поднимаю голову. Впервые за весь путь. Я смотрю вперёд, туда, где начинается путь длиной в восемь лет.

Но я знаю одно: я вернусь.

И когда это случится, Виктор пожалеет о каждой секунде того вечера, когда решил разрушить мою жизнь.

Тяжёлая железная дверь захлопнулась за мной с таким гулким стуком, что я почувствовала, как его отголоски пробрались внутрь моего тела. Словно этот звук поставил точку на всей моей прежней жизни. Всё кончено. Теперь — только тьма.

Комната — нет, камера — встретила меня ледяным дыханием сырости и запустения. Грязные, местами отслаивающиеся стены будто сжимались со всех сторон, как ловушка, из которой не выбраться. Узкое окно под потолком, обмотанное решёткой, едва пропускало свет. Серое пятно на полу напоминало засохшую кровь. Я не осмелилась подойти ближе.

Матрас на шконке был серым, вонючим и мятым, с пятнами, о происхождении которых лучше не знать. Он выглядел так, будто прошёл через тысячи чужих ночных кошмаров.

Я стояла посреди камеры, как маленькая потерявшаяся девочка, которую бросили в этом месте на съедение чему-то невидимому и страшному. Глоток воздуха обжигал лёгкие, как кислота.

— Чего встала? Принцесса, нары ждут! — насмешливо хмыкнула одна из сокамерниц, худая женщина с жирными прядями волос и глазами, в которых не было ни намёка на доброту. Она сидела на соседней шконке и ковырялась в грязных ногтях, будто уже привыкла к этой тюрьме так же, как к своим собственным пальцам.

Вторая, с коротко остриженными волосами и татуировкой на шее, захихикала, жуя какой-то сухарь:

— Добро пожаловать в новую жизнь, принцесса. Привыкай. Здесь не будет ни слуг, ни золотых постелей.

Они засмеялись, как стая ворон, каркающих над трупом. Их голоса впивались мне в уши и подталкивали к краю пропасти, где уже готов был сорваться крик отчаяния.

Но я промолчала. Не потому, что не хотела кричать. Я хотела. Боже, как я хотела закричать так, чтобы стены треснули, чтобы они поняли, что я не заслужила этого, что я невиновна. Но мой крик застрял где-то глубоко внутри, у самого дна. Там, где уже начала формироваться новая Анна.

Я медленно опустилась на матрас. Он вонял сыростью, плесенью и чем-то, что вызывало тошноту. Пружины больно врезались в спину, но я не шевелилась. Я легла на него, как ложатся в могилу, когда больше не ждёшь спасения.

Я уставилась в серый потолок и даже не моргала.

Не плачь.

Грудь сдавило так сильно, что я чуть не задохнулась, но я проглотила слёзы. Нет. Сейчас нельзя. Если я заплачу здесь, то буду плакать до конца своих дней. Я знала это.

Они ещё смеются надо мной. Они говорят что-то унизительное, но я больше не слушаю. В какой-то момент голоса становятся просто фоном, каким-то отдалённым гулом, словно я закрыла невидимую дверь внутри себя. Я одна. Одна в этой тьме.

Моя жизнь превратилась в холодную пустоту.

Но пока я смотрела в потолок, где паутина словно висела петлями, что-то внутри меня проснулось. Нечто маленькое, но жадное до жизни.

С тобой еще не все кончено, Анна.

Это мой голос. Тот, который не дал мне кричать, но позволил думать.

Я сглотнула и медленно закрыла глаза. Там, в темноте, я почувствовала не страх. Я почувствовала злость.

Ты сильнее, чем они думают.

Я вспомнила детей. Их опущенные головы в зале суда. Вспомнила Виктора с его надменным взглядом, с победоносной улыбкой, когда судья объявил приговор. Вспомнила, как он увел их, будто отнял не только их любовь, но и мою душу.

Я не позволю этому продолжаться.

Я медленно выдохнула, чувствуя, как сердце начинает биться сильнее, будто от голода к мести.

— Они ещё увидят, — шепчу я так тихо, что мои слова сливаются с шумом вентиляции.

Я не знаю, кто они — эти женщины вокруг меня или весь мир. Но я найду способ.

Я выживу.

Я сжала простыню до боли в пальцах.

Я верну себе жизнь.

И когда я выйду отсюда, Виктор не узнает той Анны, которую он предал. Но я знаю одно: он пожалеет об этом.