Реабилитация
Шрифт:
– Тревожная кнопка.
Сквозь всхлипывания говорит она и, не дослушав, я расталкиваю всех вокруг и бегу сломя голову к выходу. Лифт как назло не приходит и, сбросив каблуки, я бегу босиком по лестнице. Палата, дверь, от моего удара дверь бьет о стену. Мальчик выгибается на кровати почти дугой и сильно, очень сильно стонет. Спазм мышц, понимаю я. Моя вина! Слишком интенсивны занятия. Самонадеянная дура!
– Егор?
Наваливаюсь на него всем телом, нужно снять приступ.
– Егор, сосредоточься, милый! Сколько?
– Девять.
Скорее не слово, болезненный рык. В палату влетает
Я делаю инъекцию парню прямо в вену, руки дрожат, но отлично знают свое дело. Минуты боли, каждую, я готова взять на себя. Я обнимаю его тело, буквально сливаясь с ним миллиметрами кожи. Знаю, так легче.
Спазм стихает, вижу это в его глазах, за которыми смотрю неотрывно.
Отрываюсь от него буквально на секунду.
Он вынес, по меньшей мере, десять минут нестерпимой боли, пока мы все там пили и гуляли.
– Пошла вон отсюда!
Если бы словами можно было прожечь в ней сито из дыр, она бы уже истекала кровью.
– Я не понятно сказала?
Девушка испуганно скрывается с моих глаз. Я вновь смотрю на Егора. Эта реакция ненормальна, корю я себя. Так не должно быть, я не должна чувствовать его боль как свою!
Глава 8.
– Егор, тебе нужно поспать.
Пустые слова, в ближайшие дни парень будет бояться дышать, шевелиться, говорить, опасаясь того что боль вернется.
– Боль появилась от того, что твои мышцы не были готовы к такой нагрузке, а обезболивающее тебе вкололи не в срок.
Как скороговорку вновь повторила я, нарезая еще один круг по периметру палаты. Его глаза были столь безжизненны и взгляд сломлен, что мне хотелось выть. Почему так? Столько недель труда, смял и выбросил в помойку один проступок глупой медсестры.
– Егор, нужно спать.
– Ты уже говорила!
От неожиданности, я даже подпрыгнула на месте. Впервые за последние полчаса он заговорил.
Только сейчас я заметила, что все еще стою босая и яростно грызу ногти. Глупая детская привычка, от которой как мне казалось, я давно избавилась.
– Платье?
У парня хватает сил на сарказм, и это не может не радовать. И бог с ним с осуждением во взгляде и осуждением моих действий, он начинает оживать и только это имеет значение.
– У них тут что – то типа дискотек по выходным.
Я пожимаю плечам. Все это кажется глупым и мне самой. Этот наряд, голые босые ноги, растрепанные волосы. Во всем этом не было и грамма меня, сплошная маска, приросшая к телу в услужение местным традициям.
– Ты прибежала оттуда?
Переставала понимать его тон и взгляд. Потеряла нить его настроения. У меня вновь начала болеть голова и шампанское било набатом в виски. Стресс медленно холодной лапкой отпускал сердце в груди, и на его место приходила опустошенная усталость.
– Да.
– Ясно.
Что тебе ясно? Хотелось встряхнуть его за плечи, но вовремя отругала себя, что злиться нужно не на него, а на себя.
Больничный кафельный пол холодил ноги, но сесть на его кровать я не решалась. Я казалась себе почти голой без своего больничного халата.
– Ну, я пойду?
Нагнулась, подобрав отброшенные в панике туфли.
– Нет!
Парень почти выкрикнул и резко дернулся на кровати.
– Нет, -
уже более тихо.Страх. Видеть истинный страх в глазах смелого парня, гадко. Именно гадко, быть свидетелем таких вещей. Я давно поняла для себя, что сильных людей нет вовсе. Любого из нас можно сломать, и выбросить как скомканную консервную банку. Вот был человек, смеялся, шутил, «летал», а потом кто – то или что – то сломало его. Да, так что не починить.
– Хорошо, - мой тишайший шепот.
Вопрос только в том, где мне остаться. Во всей палате есть лишь пластиковое кресло и его койка. Ответ очевиден и я со вздохом оседаю на неудобную поверхность стула.
– Только можно мы еще немного поговорим?
Так вели себя дети. Иногда я оставалась в их палате, подменяя родителей. Рассказывала сказки, пела колыбельные, хотя и была совсем лишена слуха и голоса. Но когда что – то делаешь от души, оно всегда прекрасно, и в те моменты мне казалось, что я чудо, как пою.
– Ты звонил домой?
– Да, ребятам и маме.
– Как они?
К своему стыду, я не знала имен ни одного члена его команды, кроме того наглого парня, Кислого.
– После того проигрыша, отыгрались. Хорошо, в общем. Говорят, что ждут меня. Кислый пока капитан, но все надеются, что ненадолго, - усмехается, - мама рада, что я с вами. Говорит, Николай Константинович ей все уши прожужжал о том, какой вы ответственный человек.
А Марина?
Хотелось задать мен вопрос, но не решилась. Не мое это дело.
– А вы звоните родителям?
Улыбнулась и я, нашей интеллигентной беседе.
– Да, у меня мама. И бабушка с дедушкой. С ними все отлично.
– А отец?
Скривился от этих слов.
– Ушел.
Кивнул.
– Мой тоже.
– Я знаю.
Молчание затягивалось. Но это совсем не напрягало, по лицу парня было понятно, что он думает о чем – то своем, а я просто отдыхала, вглядываясь в его мимику.
– Тот звонок, днем в конце тренировки, это моя бывшая девушка.
Не поняла, зачем он оправдывается. А еще не поняла, почему придаю этому значение.
– Она часто звонит, - говорил он в никуда, - я просил, чтобы не звонила! Но завести другую карту, у меня здесь возможности нет.
Опасная тема.
– А у вас есть молодой человек?
Вопрос казалось, задал лениво, но у парня маловато опыта, чтобы провести меня.
– Да.
Не ответить подозрительно, а соврать самое оно. У меня были мужчины, красиво за мной ухаживающие. Были и не в единственном числе, но я была слишком предана делу, чтобы растрачивать себя на пустяки.
– И как он отнесся к вашему отъезду?
Слишком! Все это слишком!
– Ты забываешься, Егор.
В этом вся я – лучшая защита нападение.
– Да, извините. А вы были на хоккее?
– Нет, - умиляюсь тому, как неумело он перевел тему, - ни разу.
– Жаль.
Вот так правильно, какие могут быть общие темы между взрослой девушкой – врачом и парнем хоккеистом?
И с чего вдруг я вообще провожу параллели?
– А чем вы занимаетесь, когда не лечите людей?
Ничем, грустно подумала я. Отними у меня медицину и не останется ровным счетом ничего. Я настоящий фанатик своего дела, и в этой болезненности нечем гордиться.