Реализация

Он оказался ладно скроенным брюнетом с довольно породистой физиономией — всё-таки белая кость, голубая кровь.

– Начальник милиции Быстров.

– Ну, будем знакомы, Быстров. Век бы тебя не видел…

За его спиной стояло ещё четверо крепких ребят.

– Шпалер брось. Неужто пристрелишь девчонку? — сказал я. — Это ведь не так просто…

Он презрительно хмыкнул.

– Да ладно! Эту шалаву? Будь спок, дядя: шлёпну, и глазом не моргну. Ты лучше сам шпалер на пол бросай — если не хочешь потом её мозги соскребать.

– Ну ты и ушлёпок, — покачал головой я.

– Не тебе меня судить, легавый. Отпусти нас, дай уйти и больше никто не пострадает.

– Из-за тебя уже пострадали. Поезд сошёл с рельсов, погибли девять человек.

– Туда им и дорога, — зло бросил он.

– То есть ты признаёшь, что эта диверсия — твоих рук дело? — уставился я на него.

– А ты что — надписи на шпалах не видел? Конечно, моих, — с гордостью заявил Мамай. — Убедились, что ЦКШ — это сила? А, если ты нас не отпустишь, скоро будет и десятый труп. Давай, мусор, решайся!

Ситуация складывалась откровенно патовая. Выпускать этих гопников на улицу — себе дороже. Где я их потом разыщу? Мамай уже успел войти во вкус крови, таких бед наворотит, что крушение состава покажется цветочками…

Но и девку, какой бы она шалавой ни была, тоже жалко. Моральное разложение — моральным разложением, однако человеком-то она осталась, пусть и непутёвым.

Выбора нет.

Я — ни хрена не снайпер, в глаз белки со ста шагов не попадаю. Однако бывают такие обстоятельства, в которых — хочешь или не хочешь, всё равно придётся стать «ворошиловским стрелком».

– Твоя взяла, — покорно объявил я и тут же вскинул руку и выстрелил Мамаю в лоб.

Всё это произошло так быстро, что главарь этой шайки даже среагировать не успел. Его, мёртвого, откинуло на спину, револьвер вывалился из рук и покатился по полу.

Девушка пронзительно завизжала, от её визга закладывало уши.

– Всё позади, успокойся, — сказал я, поморщившись. — Мамай на том свете и больше тебе ничего не сделает.

Честно говоря, я ожидал любого исхода событий, в том числе и то, что она накинется на меня — бывали в моём богатом прошлом и такие вещи, когда вместо слов благодарности мне исцарапали лицо.

Однако это явно не тот случай. Истерика у заложницы закончилась столь же стремительно, как и началась.

Четвёрка гопников попробовала дёрнуться, но я угрожающе повёл стволом «нагана».

– Не советую!

– Слушай, милиционер, чего тебе от нас надо? — проскулил один из них — жёлтый на лицо и худощавый. — Поезд — это не наша затея. И даже не Мамая.

Он бросил затравленный взгляд на труп бывшего главаря.

– Так-так, а чей же? — заинтересовался я.

Мой револьвер по-прежнему, был направлен в их сторону.

– Нам заплатили, причём хорошо.

– Кто?

– Мужик какой-то.

– Имя его знаешь?

– Нет. Он нам не представлялся. Мамай его хорошо знал в прошлом. Вроде как приятель его папашки, бывшего жандарма. Может, и сам в прошлом жандарм. Он деньги дал и надоумил, как можно поезд под откос пустить.

– И вы на это пошли…

– Мамай сказал, что будет весело.

– Надписи на шпалах тоже тот мужик сказал сделать?

– Это уже сам Мамай велел. Мужик ему ничего такого не говорил. Он вроде вообще хотел, чтобы всё по секрету было. Мы поначалу так и хотели, а потом Мамай сказал, что надо о себе заявить как положено, и велел шпалы подписать. Дескать, пусть знают наших и боятся.

– Ну вы и придурки! — ругнулся Леонов.

– Не спеши, Пантелей. Этого они ещё в суде наслушаются: от родственников тех, кто в том поезде погиб, — сказал я.

– Суд… Какой суд? — испугался жёлтый.

– Наш, советский. Ты что думал — тебя по головке за диверсию погладят? У вас есть только одна возможность облегчить свою участь — рассказать, всё как было.

– А мы молчать не собираемся. Мамаю уже всё равно, а никому из нас за решёткой гнить не хочется, — грустно произнёс жёлтый. — Только я вроде всё, что знаю, рассказал.

– Мужика, который вам платил, описать можешь?

– А чего его описывать? — повеселел гопник.

– Издеваешься? — нахмурился я.

– Ни в коем разе. Просто в доме карточка от старого хозяина дома осталась… Ну, офицера-беляка. Так на этой карточке этот мужик есть.

– Показывай! — потребовал я.

– Сейчас. Только не стреляйте — мне к комоду надо подойти, там карточка была.

– Не буду. Только делай всё медленно и печально, чтобы у меня плохих мыслей не возникло.

Жёлтый с великой осторожностью подошёл к комоду, выдвинул огромный ящик и, покопавшись, вытащил пожелтевшую от времени фотографию в рамочке.

– Вот. Здесь он. Усатый и в папахе, который…

– Дай, посмотрю.

Я взял фотографию, сделанную в какой-то студии. На фоне фанерных декораций, изображавших стены римского Колизея, стояли трое: двое взрослых мужчин в офицерской форме и мальчик в тужурке гимназиста.

На одном была фуражка, на втором — папаха.

– Точно он? — Я показал снимок жёлтому.

– Он это, не сомневайтесь!

Я снова посмотрел на карточку.

– Верю.

Странное чувство охватило меня, только я не мог понять, чем оно вызвано.

На обратной стороне находилась полустёртая карандашная надпись. Пришлось порядком напрячь зрение, чтобы прочитать.

– «Я, Котя и Руслан. 1915 год»… Хм, Котя — это наверное, мальчик-гимназист, сокращённое от Константина, — проговорил я.

Меня вдруг пронзила догадка. Неужели…

Я снова перевернул снимок, всмотрелся в лицо мальчишки. На фотографии ему лет четырнадцать-пятнадцать, накину семь лет, прошедших с той поры. Выходит, он мой ровесник, если быть точнее — ровесник настоящего Георгия Быстрова.

Сомнений не осталось: я знал этого Котю-Костю как человека, которого когда-то считал своим другом — агента губрозыска Михаила Баштанова.

Потом лже-Михаил показал свою настоящую сущность врага, стрелял в меня, пытался убить. Смушко хотел выяснить, кем же он был на самом деле, но не смог.

Зато я, совершенно случайно, оказался на пороге открытия.

– Ну вот, Котя… Теперь я знаю, как тебя по-настоящему зовут, — вздохнул я. — Осталось только выяснить твою фамилию.