Ребята и зверята (илл.)
Шрифт:
Но недолго скучал медвежонок. Он видел, как Марья Петровна возилась каждое утро с цветами, и решил, что нечего ему валяться без дела, когда кругом столько работы.
Аккуратно и старательно он снял с подоконников горшки с цветами и поставил их посредине комнаты. Отошёл, полюбовался и стал сюда же составлять стулья и табуретки. Потом ему захотелось перенести всё это в другую комнату и так же красиво составить там.
Марья Петровна и Дамка вернулись в то время, когда Мишка возился над швейной машиной. Он обхватил её лапами и силился поднять, чтобы перетащить в общую кучу.
Дамка
Марья Петровна смеялась до слёз, разглядывая невероятную Мишкину городьбу. А Мишка продолжал деловито швырять в кучу всё, что ни попадалось под руку.
К обеду все вещи стояли уже по своим местам.
Но Марья Петровна шутя рассказывала Ивану Васильевичу про Мишкину уборку.
Она думала, что он посмеётся вместе с нею, а он вдруг рассердился, снял ремень и пребольно отстегал Мишку.
Мишка не мог понять, за что его наказывали: ведь после уборки прошёл почти целый день. Он кричал, отбивался, а потом забился за шкаф и просидел там весь вечер.
Утром, перед тем как уйти на службу, Иван Васильевич вбил около косяка гвоздь и повесил на него плётку. Он взял с Марьи Петровны честное слово, что она накажет Мишку, если он будет переставлять вещи.
Мишка уже забыл вчерашнюю обиду и был очень весел. Марья Петровна украдкой наблюдала за ним. Она хотела знать, понял ли Мишка урок.
Мишка кувыркался на полу. Он сгрёб лапами половик, обернулся в него несколько раз и в восторге дрыгал всеми четырьмя лапами. Потом он вскочил и с половиком вокруг туловища проскакал под окнами. Тут, верно, он вспомнил вчерашнюю игру. Он поднялся на задние лапы, а передними подтянул к себе цветок.
— А-а-а! Ты что это делаешь?!—закричала Марья Петровна.
Горшок с треском разлетелся на куски. Мишка бросился наутёк. Марья Петровна схватила плётку. Но медвежонок и без того припомнил вчерашнюю порку. Он так далеко забился под кровать, что Марья Петровна никак не могла его вытащить.
Долго он не вылезал оттуда, спасаясь от наказания.
С этого дня и началось то, что Иван Васильевич выразил словами: «Этот безобразник совсем распоясался».
Может быть, Мишка не так уж и «распоясывался», как казалось, а просто в шмидтовской квартире чересчур привыкли к тишине и покою. И конечно, трудно приладиться к такой жизни непоседе Мише, у которого словно муравьи ползают всё время под шкурой. Что же ему прикажете делать? Сидеть и заниматься статистикой? Или вязать чулки у окошка?
Ясно, что Мишка проводил время, как это требовал его характер. А характер его требовал невозможных вещей. Вот, например, его давно интересовало, что это за сумку таскает хозяин под мышкой. Уж тут не без сладенького!
Он украл портфель и перепортил все бумаги, отыскивая в нём сласти. Пробовал он жевать ведомости Ивана Васильевича. Но нет. Любая сырая морковка была вкуснее этой дряни.
Мишка мужественно перенёс немилосердную порку, которая обрушилась на него в то же утро. Он только громко ухал,
когда ремень ударял слишком сильно.Иван Васильевич так разъярился, что Марье Петровне нельзя было и подступиться к нему.
Ни борода, ни толстовка, ни сапожки — ничто не казалось у него теперь мягким. Марья Петровна только хваталась за виски. Она положила шахматы на самое видное место, а когда Иван Васильевич ушёл к соседу играть, скормила Мишке целую банку варенья.
Однажды Мишка, по обыкновению, торчал в кухне. В припадке неудержимой резвости он вскочил на табуретку, а оттуда на кухонный столик. Столик помещался рядом с открытым окном. Мишка прошёлся по краю стола и вдруг увидел, что на подоконнике стоит медвежонок, такой же боевой и вихрастый, как и он сам, и точно так же боком подбирается к нему, поднимает лапу...
Мишка изо всей силы смазал по нахальной морде медвежонка.
Самовар покачнулся и выкатился на мощёный двор.
Дворничиха принесла его, весь исковерканный и смятый. Мишка притаился на подоконнике. Он ничего не понимал и с самым воинственным видом ждал, чтобы чужой медвежонок снова двинулся на него из окна.
А Марья Петровна тем временем прятала разбитый самовар в чулане за ящиками.
Тогда же единственная драгоценность Марьи Петровны — рубиновые серёжки — переселилась напротив, к соседке. На вырученные деньги Марья Петровна купила новый самовар.
Иван Васильевич так и не узнал правды и радовался вечером, что Марье Петровне удалось выгодно обменять старый, большой и тяжёлый самовар на маленький, новый.
— Смотри, какой он лёгонький! — расхваливала его Марья Петровна.— Как раз на двоих. А вскипает как быстро!
Мишка возился тут же, за ширмой. Он подсовывал лапу снизу и, ухватившись за обивку ширмы, старался выворотить её на свою сторону.
Вечерами, когда Марья Петровна ложилась спать, Мишка укладывался рядом с её кроватью на коврике. Но перед тем как заснуть, он становился на задние лапы, клал голову возле хозяйкиной подушки и не мигая смотрел ей в лицо. Марью Петровну умиляла эта молчаливая ласка.
— Ну, чего ты, шалун? Пришёл пожелать мне покойной ночи? Ну, хорошо, хорошо! Ложись себе, миленький.
Она проводила рукой по Мишкиной голове, а он тепло дышал на неё.
Иван Васильевич почему-то невзлюбил Мишку и не пропускал случая, чтобы не поязвить над ним:
— Фу-ты, ну-ты! Нежности какие! Прямо хоть сейчас картину пиши.
А Мишка, услышав его голос, ещё ближе прижимался к плечу Марьи Петровны. Похоже было, что они тихонько шепчутся друг с дружкой.
Мишка совсем обжился в маленьком домике. Он очень вырос и похорошел.
Однажды к Марье Петровне зашла сварливая соседка. Она была чем-то раздражена и ругала весь белый свет. Марья Петровна попробовала что-то ей возразить. Тогда она принялась кричать и ругать Марью Петровну. Она расходилась всё больше и больше, и Марья Петровна уже не знала, как от неё избавиться.
А в соседней комнате Мишка, обеспокоенный криками, расхаживал взад и вперёд. Он несколько раз подходил к двери и прислушивался. В голосе этой чужой женщины ему явно слышалась угроза.
Наконец Мишка не выдержал и просунул голову в дверь.