Рефлекс змеи
Шрифт:
Лорд Уайт постарел на глазах. То сияние, которым одарила его влюбленность, угасло и затаилось серым налетом в морщинках. Я отвернулся. Я смотрел на свои ноги, на руки, на тщедушные розовые кусты за окном. На все, что угодно, только не на этого раздавленного человека.
После долгого молчания он сказал:
– Откуда вы их взяли?
– Сын Джорджа Миллеса отдал мне коробку с некоторыми вещами своего отца после его смерти. Там были эти фотографии.
Снова мучительное молчание.
– Зачем вы принесли их мне? Чтобы… унизить меня?
Я сглотнул комок и сказал, как мог, спокойно:
– Может,
Он еле заметно вздрогнул при этом имени, однако поднял голубые глаза и испытующе смерил меня долгим недружелюбным взглядом.
– И вы решили сами попробовать прекратить это?
– Сэр… да.
С мрачным видом, словно пытался найти в гневе убежище, он властно сказал:
– Это не ваше дело, Нор.
Я не сразу ответил. Мне и так великих трудов составило убедить себя в том, что это мое дело. Но в конце концов я робко сказал:
– Сэр, если вы в душе уверены, что внезапное восхождение Ивора ден Релгана к неслыханным высотам власти не имеет ничего общего с вашей привязанностью к Дане ден Релган, то я покорнейше прошу меня простить.
Он просто смотрел на меня.
Я снова заговорил:
– Если вы действительно верите в то, что скачки получат выгоду от платных управителей Ивора ден Релгана, то…
– Пожалуйста, уходите, – жестко сказал он.
– Да, сэр.
Я встал и направился к двери, но уже на пороге он остановил меня:
– Подождите, Нор. Я… должен подумать.
Я нерешительно обернулся.
– Сэр, – сказал я, – вас так уважают… так любят… все любят. Нерадостно на все это смотреть.
– Не будете ли вы так любезны вернуться и сесть? – Голос его все еще был суровым и обвиняющим. Все еще колючим.
Я снова сел в кресло, а он подошел к окну и встал ко мне спиной, глядя на мертвые розы.
Он довольно долго размышлял. Мне в такой ситуации тоже пришлось бы подумать. Когда он заговорил, голос его совершенно изменился и по тону, и по глубине – он не дрожал, в нем не было ярости. Он говорил как обычно. Но – не поворачиваясь ко мне.
– Сколько народу, – спросил он, – видели эти снимки?
– Я не знаю, скольким показывал их Джордж Миллес, – сказал я. – Что до меня, то их видел только один мой друг. Он был у меня, когда я нашел эти снимки. Но он не знает ден Релганов. Он нечасто бывает на скачках.
– Значит, вы ни с кем не советовались, когда пришли сюда?
– Нет, сэр.
Еще одно долгое молчание. Однако я умел ждать. В доме было очень тихо. Словно бы он затаил дыхание, как и я. Бред.
– Вы собираетесь, – спросил он, – отпускать по этому поводу шуточки на скачках?
– Нет! – в ужасе ответил я. – Нет.
– Может… – Он осекся, но затем продолжил: – Может, вы ждете какого-нибудь вознаграждения… услуги… или наличными… за молчание?
Я встал, словно он ударил меня, а не сделал свой словесный выпад с шести шагов, не оборачиваясь ко мне.
– Нет, – сказал я. – Я не Джордж Миллес. Я думаю… думаю, мне пора.
И я пошел прочь – из комнаты, из дома, из этого заросшего сорняками имения, подгоняемый жестоко раненным самолюбием.
В среду ничего особенного не
произошло. Даже меньше, чем я ожидал, – когда я отправлялся скакать в первом заезде, я узнал, что Корал-Кей сегодня в Кемптоне выступать не будет.– Чертова скотина сегодня ночью долбанулась в своем стойле, – сказал Гарольд. – Я проснулся и услышал, как она бьется. Хрен ее знает, сколько она там провалялась, она была уже полудохлой. Виктора это не обрадует.
Когда плата за заезд ушла меж пальцев, нечего тратить деньги на бензин и ехать глазеть на скачки. Потому я остался дома и распечатал фотографии Лэнса Киншипа.
В четверг я отправился в Кемптон, чтобы участвовать в единственном заезде, думая, что в смысле заработков эта неделя уж очень тощая, но почти сразу, как только я вошел в ворота, в меня вцепился какой-то разъяренный коротышка, который сказал мне, что меня ищет его владелец, и если мне нужны заезды, то мне стоит побыстрее шевелить задницей.
Я и пошевелил, и получил заезд прежде, чем тот владелец тренера успел подумать, что я приехал не вовремя и передать заезды кому-нибудь еще.
– Как досадно, – пыхтел он, словно задыхаясь, хотя я понимал, что он спокойно стоял и ждал меня тут минут пятнадцать. – Мой жокей вчера сказал, что никаких последствий падения не чувствует. А сегодня утром нахально звонит мне и сообщает, что подхватил грипп.
– Ну… что же, – я подавил смех. – Не думаю, что он может тут что-нибудь сделать.
– Очень опрометчиво.
У его лошадей легкие оказались получше, чем у хозяина, но тем не менее великих подвигов от них ждать не приходилось. Я пришел на одной из таких третьим из шести и полетел со второй за два препятствия до финиша. Малость ушибся, но ничего не повредил, лошадь тоже.
Третья лошадь, на которой я сначала и должен был скакать, была ненамного лучше – неуклюжее недоученное лошадиное отродье с брюхом под стать способностям. Я осторожно повел ее в заезде для новичков, стараясь походя научить прыгать, но благодарности от тренера не получил. Он сказал мне, что я скакал недостаточно быстро, чтобы разогреть ее.
– За нами было шестеро или семеро, – кротко сказал я.
– И впереди тоже.
Я кивнул.
– Ей нужно время.
А также терпение, недели и месяцы тренировки в прыжках. Возможно, у нее не будет ни того, ни другого. И, возможно, мне снова не предложат скакать на этой кляче. Тренер, несмотря ни на что, будет стремиться гнать ее, и она грохнется в ров, и это вправит тренеру мозги. Только бедную лошадь жалко.
Отсутствие лорда Уайта в тот день было для меня облегчением. А вот присутствие Клэр оказалось сюрпризом. Она ждала меня у весовой, когда я переоделся в уличное и пошел было домой.
– Привет, – сказала она.
– Клэр?
– Я подумала, что мне стоит прийти и посмотреть, как все это на самом деле происходит. – Глаза ее смеялись. – Сегодняшний день – это типично?
Я посмотрел на серое пасмурное небо, на жидкую четверговую толпу и подумал о своих трех так себе заездах.
– Довольно типично, – сказал я. – Как ты сюда добралась?
– На поезде. Весьма познавательно. Я весь день тут шаталась, глаза таращила. Я и не знала, что люди на самом деле едят заливного угря.