Рефлекс змеи

– Нет.

Она поджала губы.

– А ты пытался?

– И да и нет.

– Что это значит?

– Это значит, что я трачу на ее поиски часть своего свободного времени, но не всю жизнь.

Глаза ее сузились. Она зло воззрилась на меня, я тут же сел в кресло для посетителей и ответил ей таким же взглядом.

– Я ездил к вашему сыну, – сказал я.

На мгновение на ее лице проявилась смесь откровенного гнева и отвращения, и я с удивлением понял всю силу ее разочарования. Но потом она овладела собой. Я уже понял, что неженатый и бездетный сын лишил ее не столько невестки и внуков, которых она могла бы так или иначе тиранить, а ее продолжения. Но я понимал и то, что поиски Аманды – это от одержимости, а не в пику кому-либо.

– Вы хотите, чтобы ваши гены продолжали жить, – медленно проговорил я. – Этого вы хотите?

– Иначе смерть бессмысленна.

Я подумал, что и жизнь сама по себе достаточно бессмысленна, но не сказал этого. Кто-то просыпается, делает, что может, а затем умирает. Возможно, она была на самом деле права в том, что смысл жизни – продолжать род. Люди живут в поколениях потомков.

– Нравится вам это или нет, – сказал я, – но ваши гены могут продолжить жизнь через меня.

Эта идея по-прежнему не приносила ей удовольствия. На челюстях ее вздулись желваки, и наконец она произнесла злым голосом:

– Этот сопляк адвокат думает, что я должна рассказать тебе, кто был твой отец.

Я тут же встал, не в силах сохранять спокойствие. Да, я узнаю это, но только не сейчас. Мне захотелось убежать. Убежать из этой комнаты, не слушать. Я нервничал так, как не психовал уже много лет, во рту было противно и сухо.

– Разве ты не хочешь узнать? – вопросила она.

– Нет.

– Боишься? – презрительно ухмыльнулась она.

Я просто стоял, не отвечая. Я и хотел, и не хотел узнать, боялся и не боялся – в голове была сплошная каша.

– Я возненавидела твоего отца еще до твоего рождения, – резко проговорила она. – Я даже и сейчас едва могу на тебя смотреть, потому что ты на него похож… похож на него в твоем возрасте. Стройный… мужественный… такие же глаза.

Я сглотнул комок и ждал в полнейшем оцепенении.

– Я любила его, – она чуть ли не выплевывала слова, будто они сами по себе оскорбляли ее. – Я безумно любила его. Ему было тридцать, мне сорок четыре. Я уже пять лет как овдовела… я была одинока. И вот он появился. Он жил со мной… мы собирались пожениться. Я обожала его. Я была глупой…

Она замолчала. На самом деле незачем было продолжать. Все остальное я уже понял. Наконец стала понятна та ненависть, которую она испытывала ко мне все эти годы. Так просто объяснить… и понять… и простить. Вопреки всему я ощутил неожиданную жалость к своей бабке.

Я сделал глубокий вдох.

– Он еще жив?

– Не знаю. С тех пор я не говорила с ним и ничего о нем не слышала.

– А… как его звали?

Она смотрела мне прямо в лицо. Ее упорная ненависть не уменьшилась ни на йоту.

– Я не собираюсь говорить тебе. Я не хочу, чтобы ты его искал. Он сломал мне жизнь. Он переспал с моей семнадцатилетней дочерью прямо под моей крышей и охотился за моими деньгами. Вот таким был твой отец. Единственной услугой, которую ты получишь от меня, будет то, что я не скажу тебе его имени. Будь доволен.

Я кивнул. Неопределенно махнул рукой и неуклюже сказал:

– Извините.

Она еще сильнее нахмурилась.

– Теперь отыщи для меня Аманду, – сказала она. – Этот адвокат сказал, что ты ее найдешь, если я расскажу тебе. Потому ступай и сделай. – Она закрыла глаза и сразу же стала такой больной, такой беззащитной. – Ты мне не нравишься, – сказала она. – Уходи.

– Ну? – спросил Джереми, стоявший внизу у лестницы.

– Она мне рассказала.

– Молочник?

– Почти. – Я изложил ему суть дела.

Он отреагировал точно так же, как и я:

– Бедная старуха.

– Я бы выпил, – сказал я.

Глава 13

При печатании цветных фотографий обычно пытаются достичь эффекта естественности, а это вовсе не так просто, как кажется. Если оставить в стороне ухищрения вроде четкого фокуса, подбора лучшего расстояния и яркости освещения, то дело еще и в самом цвете, который на разных по типу пленках, на разной фотобумаге выходит по-разному. Даже бумага одного и того же типа одного и того же производителя, но из разных конвертов может повлиять на качество цвета – дело в том, что четыре ультратонких слоя эмульсии на фотобумаге слегка меняются от партии к партии. По той же причине практически невозможно окрасить два куска ткани в различных чанах с краской и получить один и тот же цвет. То же самое и со светочувствительной эмульсией.

Чтобы справиться с этим и сделать так, чтобы все цвета были естественными, используют цветные фильтры, помещаемые между ярким светом увеличителя и негативом. Если правильно подобрать фильтры, то в результате на снимке синие глаза так и будут синими, а вишневые губы – вишневыми.

В моем увеличителе, как и у большинства увеличителей на свете, было три фильтра тех же цветов, что и цвета негатива, – желтый, пурпурный и голубой. При использовании всех трех фильтров одновременно получается серый, потому одновременно используется только два фильтра, а в случае моих фотографий это все время были желтый и красный. Если установить тонкое равновесие цветов и использовать их, то лица на фотографиях будут не слишком желтыми и не слишком розовыми, а вполне естественного цвета, чего обычно и добиваются от фотографий.

Однако если наложить квадратное красное стекло поверх желтого и пропустить через них свет, то в результате получится красный.

А если пропустить свет через желтый и синий, вы получите зеленый. А через красный и голубой – чисто синий.

Я растерялся, когда Чарли впервые показал мне, что смешение цветов дает совершенно другие результаты, нежели смешение цветных красок. Забудь о рисовании, сказал мне Чарли. Это свет. Ты не можешь получить цианового, смешивая краски, а со светом такое можно делать.

– Циан? – спросил я. – Это как цианид?

– От цианида синеют, – сказал он. – Циан – греческое слово для обозначения синего цвета. Кианос. Не забывай. Циановый – зеленовато-голубой, и неудивительно, что ты получаешь его, смешивая голубой свет с зеленым.

– Да? – недоверчиво спросил я, и он показал мне семь цветов спектра, и стал смешивать их у меня на глазах, пока их соотношение не засело у меня в голове навсегда, пока они не застряли у меня в мозгу, как очертания букв.

Вначале были красный, синий и зеленый…

В то судьбоносное воскресенье я пошел в проявочную и установил фильтры в головке увеличителя так, чтобы свет, проходящий через негативы, был совершенно неслыханного для нормального печатания снимков состава – полная отфильтровка цианового и красного, дающая чистый глубокий синий цвет.

Я собирался распечатать чистые цветные негативы на черно-белой бумаге, на которой явно не будет голубых прямоугольников. Но вместо этого я получил только серые прямоугольники.

Черно-белая фотобумага чувствительна только к голубому (именно поэтому черно-белые фотографии и печатают при красной подсветке). Я подумал, что, если я распечатаю вроде бы черные негативы при жестком чисто-синем фильтре, я получу больший контраст между желтым изображением на негативе и оранжевой маскировкой, его скрывающей. То есть заставлю изображение проявиться на окружающем фоне.