Рефлекс змеи

– Один из них Барт Андерфилд, который работает с лошадьми в Ламборне. А второй – один из тех мужчин на фотографии во французском кафе. Элджин Йаксли. Вернулся из Гонконга.

Три недели прошло после смерти Джорджа, две – после пожара в доме, и Элджин Йаксли вернулся на сцену.

Я еще раньше пришел к этому выводу, но на сей раз совершенно обоснованно можно было предположить, что Элджин Йаксли уверен: смертельно опасные для него фотографии спокойно улетучились вместе с дымом. Он стоял, широко улыбаясь, уверенный в собственном спокойствии и безопасности.

Шантажист вместе со своим имуществом кремирован, жертвы возрадовались.

– Это не может быть совпадением, – сказал Джереми.

– Не может.

– Ну и самодовольный же у него видок.

– Он подонок.

– Та фотография все еще у вас? – глянул на меня Джереми.

– Конечно.

Мы немного постояли, глядя, как Элджин Йаксли хлопнул Барта Андерфилда по плечу и по-крокодильи улыбнулся. Барт Андерфилд выглядел куда счастливее, чем был с тех пор, как состоялся суд.

– И что вы с ней будете делать?

– Думаю, просто подожду и посмотрю, что случится дальше, – сказал я.

– Похоже, я ошибался, – задумчиво сказал Джереми, – когда сказал, что вы должны сжечь все из той коробки.

– М-м-м, – я слабо улыбнулся. – Завтра я попытаю счастья с голубыми прямоугольниками.

– Значит, вы поняли, что делать с ними?

– Да, надеюсь. Посмотрим.

– И что?

У него был искренне заинтересованный вид, глаза его секунд на десять переключились на меня вместо обычного сканирования окружающего пространства.

– М-м-м… вы хотите прослушать лекцию по природе света или просто рассказать вам о том, в каком порядке и что я предполагаю сделать?

– Лекций не надо.

– Ладно. Тогда – я думаю, что я увеличу эти оранжевые негативы в синем свете, спроецировав на высококонтрастную черно-белую бумагу, и тогда смогу получить картинку.

Он заморгал.

– Черно-белую?

– Если повезет.

– А откуда вы возьмете синий свет?

– А вот это уже из лекции, – сказал я. – Хотите посмотреть последний заезд?

Он снова стал подергивать локтями, попытался постоять на одной ножке и опять начал было, запинаясь, нести чепуху – все сразу. Как я понял, из-за того, что приходилось примирять адвокатское мышление с оправданием азартных игр.

Однако я был несправедлив к нему. Когда мы с трибуны смотрели на старт последнего заезда, он сказал:

– Я… ну… на самом деле… ну… смотрел сегодня, как вы скачете.

– Да?

– Я подумал… ну, что это может быть познавательно.

– И как, вас захватило?

– Честно говоря, – сказал он, – скорее вас, а не меня.

По дороге в Сент-Олбанс он рассказал мне о своих изысканиях насчет телекомпании.

– Я попросил их показать мне счета, как вы предлагали, и спросил, не могут ли они меня свести с кем-нибудь, кто работал над тем фильмом в Пайн-Вудз-Лодж. Между прочим, это просто постановка. Съемочная группа пробыла там только шесть недель.

– Не слишком многообещающе, – сказал я.

– Да. Короче, они рассказали мне, где искать режиссера. Он все еще работает на телевидении. Очень мрачный и унылый тип с вислыми усами, все время ворчит. Он сидел у обочины дороги на Стритхэм и смотрел на митинг электриков, который они устраивали перед стачкой, а потому отказались освещать сцену, что он планировал заснять на церковной паперти. И настроение у него было гадостным в буквальном смысле слова.

– Представляю.

– Боюсь, – с сожалением сказал Джереми, – что он мало чем оказался полезен нам. Тринадцать лет назад? Какого черта ему вспоминать какую-то паршивую девчонку с ее паршивым отродьем? И еще всякого такого наговорил. Единственной положительной вещью, которую он сказал, было то, что, если бы он руководил там, никаких левых типов вокруг Пайн-Вудз-Лодж не было бы. Он терпеть не может, чтобы кто-нибудь левый шатался поблизости, когда он работает, и не буду ли я любезен убраться отсюда к черту.

– Жаль.

– После этого я выловил одного из ведущих актеров той постановки, который временно работает в художественной галерее, и получил примерно тот же ответ. Тринадцать лет? Девушка с ребенком? Никаких воспоминаний.

Я вздохнул.

– Я очень надеялся на телевизионщиков.

– Я могу продолжить, – сказал Джереми. – Их нетрудно найти. Чтобы найти этого актера, я просто позвонил нескольким агентам.

– На самом деле, это уж вам решать.

– Думаю, я смог бы.

– Сколько пробыли там музыканты? – спросил я.

Джереми выудил уже довольно потрепанный листок бумаги и сверился с ним.

– Три месяца плюс-минус неделя.

– А после них?

– Религиозные фанатики. – Он скривился. – Думаю, ваша мать не была религиозна?

– Нехристь она была.

– Это все было так давно.

– М-м, – сказал я. – Почему бы нам не попробовать что-нибудь еще? Почему не опубликовать снимок Аманды в «Коне и Псе» и не спросить, не опознает ли кто конюшню. Такие сооружения, наверное, до сих пор стоят и выглядят как тогда.

– А разве достаточно большая фотография не будет слишком дорого стоить?

– По сравнению с частными детективами – нет, – подумал я. – Думаю, «Конь и Пес» берет деньги за место, а не за то, что вы там расположите. Фото стоит не больше, чем слова. Стало быть, я смогу сделать хороший и резкий черно-белый снимок Аманды… по крайней мере, посмотрим.

Он вздохнул.

– Ладно. Но я вижу, что окончательные затраты на этот розыск превысят наследство.

Я глянул на него.

– А насколько богата… моя бабка?

– Насколько я знаю, она, может, и разорилась. Она невероятно скрытна. Наверное, у ее бухгалтера есть на этот счет какие-нибудь идеи, но он делает из скряги сентиментальную личность.

Мы добрались до Сент-Олбанса, объехали частную лечебницу, и, пока Джереми читал старые номера «Леди» в приемной, я разговаривал наверху с умирающей старухой.

Когда я вошел в комнату, она сидела среди подушек и смотрела на меня. Суровое сильное лицо и сейчас было полно упрямства и жизни, глаза смотрели все так же жестко. Она не сказала ни «привет», ни «добрый вечер», а только «ты ее нашел?».