Рефрен
Шрифт:
Мари нет. Мари нет. Мари нет.
– Белла, подожди, - муж окликнул меня, ускоряя шаг. – Как прошел прием?
Я ушла из дома через двадцать восемь дней после смерти моей малышки. Это было внезапно. Будто я проснулась, очнувшись от кошмара, вскочив на смятой постели, всклокоченная, вспотевшая, хватающая ртом воздух. Я огляделась по сторонам. В доме застыло жгучее марево августовского полдня. Я была одна, в тишине, в пустоте. Сидела на кухне, передо мной стояла чашка давно остывшего кофе. В грязно-коричневой поверхности отражалось бледное лицо женщины с мешками под ввалившимися глазами, - мое лицо. Тэда нигде не было видно и слышно. И вдруг
Я ушла. Не оставив записки. Забрав только рабочую папку, потому что была должна отдать ее Джейн, одну смену одежды и белья.
Положила обручальное кольцо на его подушку.
Он не виноват. Или виноват?
В тот вечер Розмари ждала его. Папа всегда был ее кумиром. Тем, кто таскал ее на закорках, кто вертел ее до головокружения, точно астронавта, готовящегося к космическим перегрузкам, кто покупал запретные леденцы, разрешал гладить кошек, щекотал до неудержимого смеха.
Он позвонил. Сказал, что дежурство закончилось, он едет из больницы. Мари схватила самокат, решила ждать его на улице. И не дождалась. Пьяница сбил ее до того, как приехал Тэд. Большой город полон риска, опасности. И подчас двенадцать минут – граница между жизнью и смертью.
Я держалась за нее до последнего, распластавшаяся рядом, уничтоженная, растерзанная. Сумасшедшая. Тэд – врач, он спасет ее, он вернет ее к жизни… Слезы капали на мои окровавленные руки, выстужали жизнь, впитывались в полотно асфальта…
Нет. Врачей не учат обходить смерть на поворотах и возвращать то, что было украдено. Врачи спасают то, что можно спасти, на что лишь покусились, но не забрали.
Он не виноват. Он виноват. Из-за него она взяла самокат, вышла и покатила навстречу.
Он виноват. Она похожа на него, она его дочь. В ее жилах текла та же обожаемая мною бурлящая кровь, что и в нем. У нее та же мимика, жесты, тот же прищур глаз…
Можно не принимать того, кого любишь. Можно отрицать его. Ради спасения от боли, ради несокрушимости одиночества.
Он искал меня все эти месяцы. Искал у матери, на работе, у подруг. Но я сделала все, чтобы меня не было. Он ждал, что я вернусь, но дождался лишь документов на развод.
Он не подписал их. Нашел меня вчера. Ругал, убеждал, доказывал. Клялся, что не отпустит никогда. Потом сидел рядом, до рассвета держа мою холодную безвольную руку в своей руке. Молчал. Смотрел в лицо. Но так и не понял самого главного: мне все равно.
Мне все равно, чего он хочет, в чем упрекает. Мне все равно, за что он собирается бороться, к какому психологу отвезет на консультацию.
Я полая емкость, надежно запаянная от внешнего, шумного, быстро сменяющего одно другое. Прежней Беллы больше нет.
Он не смог понять этого.
Пальто укутало мои плечи, как только я шагнула за вращающие двери здания. Тэд был рядом. Снова смотрел на меня. А я смотрела на пар, вырывающийся из моего рта аморфным привидением дыхания. Не чувствовала холода совсем.
– Как все прошло, скажи, - попросил муж, в голосе дрожало нетерпение.
Шел снег, опускаясь на землю с ледяным бесшумным звоном снежинок. Замерзший немой плач небес. Тонкий белый саван покрывал тротуары, прохожие кромсали, рвали его, оставляя свои следы…
Снегопад. Мари так радовалась ему в прошлом году. Умоляла
слепить снеговика из едва припорошившего газон снега…Мари нет.
Наступает зима, но я все еще остаюсь в своем июле. Жар сгоревшего лета уже не может меня согреть, я ношу в себе его остывшие угли и пыль золы. Черные, постепенно превращающиеся в лед.
– Белла, расскажи, - муж обнял меня за плечи, укутывая в пальто. Он уже стоял передо мной, склонив лицо к моему. Его руки на моем теле были руками незнакомца. Инородным телом, вторгшимся в мой нарыв. Я дернула плечами, освобождаясь от его прикосновения.
Мне нечего сказать и ему. Я снова хочу спрятаться в глухоте и слепоте своей пустоты. Любопытный профессиональный нос Аманды Питт поднял со дна души устоявшуюся было муть боли.
«Как вы видите свое будущее, Белла? Вы все еще молоды».
Я исчерпана, холодна, стара.
В машине Тэд снова заговорил, но уже не о встрече с психологом.
– Мне хотелось бы, чтобы ты вернулась домой, но вижу, что ты на это просто-напросто не способна, - он глубоко вздохнул и завел двигатель, мы медленно погрузились в поток машин, скользящих среди осыпающихся снежинок.
Перья умирающих ангелов в бетонной жестокости города.
– Давай продадим его, переедем в Вудбридж. Я могу показать тебе его, как только пожелаешь. К черту работу в больнице. Признаю, я был сосредоточен на ней чаще, чем хотелось бы. Ты тоже могла бы найти работу, если это то, что тебе нужно. Да даже могла бы работать на дому. Я помогу тебе уладить этот вопрос с Джейн.
Он говорил и говорил, полностью расслабленный и очарованный создаваемыми им самим картинами нашей дальнейшей жизни. Жизни, которой не будет.
Он не понимал.
Благословенная наивность, благодать оптимизма. Когда-то, века назад, он успокаивал и утешал меня ими. То же самое он проделывал и сейчас.
Он совершенно не понимал, что есть горе неисчерпаемое, есть мука непроходящая. Есть кошмар пустоты, совладать с которым можешь, лишь найдя баланс на тонком обрывающемся канате иллюзии продолжающегося июля.
Мари стала для него перевернутой страницей семейного альбома с фотографиями. Он отпустил ее. Он живет дальше.
– Поговори со мной, родная, - раздался его умоляющий шепот в тишине салона автомобиля. Мы уже были возле многоэтажки, в одной из квартир которой я нашла себе приют чуть больше трех месяцев назад.
– Езжай к себе, - охрипшим голосом произнесла я и открыла дверь.
Он вылетел следом. Кожей затылка я чувствовала электричество вспышки его гнева:
– Черт, Белла, столько времени прошло! Сколько еще тебе нужно, скажи! Скажи, пока я не сошел с ума. Сколько еще ты будешь мучить меня бесчувственностью? Ты бросила меня, забыла обо всем. Оставила одного тогда, когда мы особенно нуждались друг в друге. Я понимал тебя тогда и понимаю сейчас. Но не делай так, чтобы я тебя понимал, но не прощал. Что я должен сделать, скажи! Скажи, я сделаю!
Несколько прохожих, забыв про обычное состояние обывательского анабиоза, заинтересованно оглядывали меня и Тэда. Ссутулившись, я продолжила путь, ухватилась за перила, поднялась по лестнице. Вдох-выдох, шаг, еще шаг.
Я так устала от этой боли. Мари нет. Меня нет. Как он не может понять?
Мы не будем вместе, потому что вместе нам слишком больно. Мне слишком больно.
Нельзя любить полосующие тебя острейшие лезвия. Тэд стал чужим для меня. Он мешает замкнутости моего горя. Горе – это всегда только для одного.