Рефрен

Он сдвинулся, преодолел расстояние между нами. То расстояние, что было все ночи, проведенные здесь. Я осознавала, что рано или поздно он его нарушит, речь уже шла о часах…

И я не знала, какие слова подберу для того, чтобы сказать ему правду.

– Ее веснушки, - дрогнувшим голосом заговорила я. – Ты помнишь их точный оттенок?

– Маленькие желто-коричневые точечки на переносице.

Мы лежали рядом, соприкасаясь бедрами. Его пальцы сплелись с моими. Я вздохнула, позволила этому быть.

Разделить этот момент с ним сейчас было почему-то проще.

– Я помню все, - его голос был тем шелестом, что эхом повторял мои мысли. – Помню до мелочей. Начиная со дня ее рождения. Сегодня вспоминал тот день, когда она сделала свои первые шаги. Манеж. Она сидела в нем, а я стоял рядом, показывая ей игрушки. У нее была такая улыбка… Словно лучик солнца. Потом пришла ты, сказала, что ей пора кушать. В одной руке держала поильник с кефиром, другой протянула печенюшку. И наша малышка встала на ножки, потом сделала три шага, цепляясь за бортик обеими ручками. Ты ахнула от удивления…

Я стерла влагу с щек.

Я тоже помнила этот день. Сноп золотистых лучей полуденного солнца, зажигающий искры в темно-бронзовых прядях волос мужа и кудряшках Мари, несколькими оттенками светлее. Короткие локоны, торчащие на ее головке в разные стороны, - точно нимб над головой ангела. Яркий пластик игрушек, паровозики на белом фоне футболочки дочери, пухлые розовые губки, сложившиеся в улыбку искренней детской радости.

…Я никогда не смогу увидеть, какой она станет в семь, десять. Не смогу с обожанием расчесывать густые волны волос, отмечая их рост, изменение оттенка. Не расстроюсь, когда у нее появятся от меня первые секреты… Никогда не попрошу Тэда поговорить с ее первым парнем…

Мари больше нет.

Даже не заметила, как теплые пальцы мужа, оказавшегося совсем близко, нависшего надо мной, коснулись моей щеки.

– Не плачь, - он дышал в мои губы, легко поглаживал скулу и висок, я крепче зажмурила повлажневшие глаза. – Она жива в нашем сердце, в воспоминаниях. Всегда будет с нами. Через десяток лет, через полвека. Главное – мы есть друг у друга.

Мы есть. Ее нет.

Мое согласие или не согласие не имело никакого значения. Я билась в пытках гремящего в голове и кровоточащем сердце рефрена: Мари нет, Мари нет.

– Когда мы вернемся, я все изменю, мы переедем, мы излечимся, оправимся от этого ужаса. Я не стану торопить тебя, только позволь быть рядом. Родная, жизнь без Мари – это ад. Но жизнь без тебя… Без тебя я мертв. Я не стану просить, но мне так хочется, чтобы потом ты решилась. Чтобы у нас был еще ребенок. Это было бы благословлением небес. И для тебя тоже…

Я не понимала смысла его слов, смысла происходящего. Все это посторонней пылью оседало где-то на краю моего разума. Меня угнетали и возвышали движения его пальцев по моему лицу, невесомые касания мягких губ, будто покалывающих мои губы. Меня тревожил его запах: мускус и свежесть, - жар прижавшегося к моему жесткого тела. Слезы проделывали мокрые щиплющие дорожки от уголков глаз, выкатывались безостановочно, делали меня хрупкой, дрожащей в страхе, вымывали боль.

Что со мной? Как я могу плакать? Для моей тоски не хватит слез…

Зыбкий холод переродился в раскаленную сталь животного возбуждения, когда рот Тэда завладел моим в настоящем страстном поцелуе.

Зверь требования, которого нельзя насытить.

Лишь на краткую минуту я позволила себе пожелать горячей крови жизни и вожделения, позволила нам торжествовать, позволила обжечь себя глубоким поцелуем. На ту минуту, пока он не прижался своим возбуждением к моему бедру.

И тогда я испугалась. Волосы на голове зашевелились, кровь заледенела в жилах. Кровавой дорожкой на черном асфальте передо мной развернулся кошмар: он любит меня, он берет меня, новая беременность, прекрасный малыш, смерть. Смерть повсюду, смерть всегда. Я не властна здесь, не оборву ее полет и не пресеку сбор ее жатвы.

Жалящие иглы холода поднялись от моих стоп к животу, скрутили желудок в спазме, перехватили горло. Стремительно освободившись из объятий Тэда, отбившись от его цепких рук, я бросилась в ванную.

Меня рвало. Холодный пот заливал глаза, смешиваясь со слезами.

6 декабря. Эсперанца.

Он молчал. Я молчала.

Молчание – кредо. Молчание – вакуум. Молчание – агония.

Я уже не могла закрыться, запереться в холодном мраке своего горя. Тэд мешал. Что-то значил, раздвигал границы, свободно шагал через них.

Я не знала, есть ли такие слова, которыми я могла бы объяснить ему… Дать ему понять, что я больше не хочу его.

Тэд был упрям, последователен в своих решениях. Приверженец своих привычек, диктатор в привязанностях. Я была гибкой лозой в его руках, поддавалась, подстраивалась. Нас считали идеальной парой, и мелкие ссоры никогда не становились дырами в озоновой сфере нашего семейного согласия, превращаясь в большие. И если он решил вернуть нашу жизнь в привычное русло, то не отступит.

Почему я все еще молчу? Почему позволяю ему заблуждаться, что все можно исправить?

Мари нет. Это непоправимо. А значит, непоправимо и все остальное.

Я слишком устала. Слишком истощена.

Он молчал. Больше не говорил, не вспоминал о ней. Вместо этого он рассказывал о своих планах по переезду, о том, какой дом он присмотрел для нас, какие рядом живут люди…

Он по-прежнему не мог понять.

Я молчала. Желая снова наглухо запахнуть все двери и окна своей души. Много гуляла, уходила из дома. И всегда каким-то образом Тэд находил меня…

Эсперанца – мой погребальный костер. Яркий, захватывающий. Пышные, закрученные языки пламени зелени, лазурный дым неба и прозрачно-голубая зола моря. Я сгорю на нем.

Я поняла, что эта тоска отпущена без расчета на мои силы. Я хочу быть там, где Мари есть.

Сегодня, стеклянным взглядом всматриваясь в темно-серую дымку, уродующую безупречную линию горизонта, очерчивающую границу странно притихшего моря, я куталась в старенький джемпер, наброшенный мне на плечи мужем в тот момент, когда я выходила из дома. Думала, понравилось бы это место Мари? Протягивающийся в море палец песчаной косы, дыхание прибоя, неустанное движение волн. Промозглый, лишившийся силы тепла бриз.