Reincarnation банк

– Вы улыбаетесь? – заговорил незнакомец с породистым лицом, наклоняясь и протягивая ей руку, темно-карие глаза глядели на нее с приветливым интересом. Вблизи он выглядел гораздо старше, чем показался ей вначале; морщины на его лице были неглубокими, но их было множество, и они были везде: вокруг глаз, на лбу, на щеках, на подбородке. Над правым виском, нарушая их четкий росчерк, блестел след ожога. Высокие черные брови красиво изгибались, наверно из-за этого изгиба его лицо показалось ей надменным.

– Вы не ушиблись? – спросил старик.

Он сразу же понравился ей. Позже, когда она узнала, что его звали Натан, Натан Гердт, он стал ей еще симпатичнее. У него были белые, поредевшие и тонкие, как пух волосы, и очень белое, будто обесцвеченное лицо, маленькое, с мелкими аккуратными чертами. Он тоже глядел приветливо, но немного рассеянно.

Второй незнакомец рассмешил Таню, он сказал:

– Трудно свалиться с неба и не ушибиться.

Отряхивая безнадежно выпачканный плащ, она сказала, что свалилась не с неба, а с ворот, которые, к счастью, гораздо ниже. Она попыталась объяснить, зачем ей понадобилось перелезать через ограду, но получилось как-то несвязно; она и сама не очень понимала зачем. – От нечего делать, – наконец определила она.

– Назовем это лучше любознательностью, – с улыбкой поправил ее второй незнакомец.

– А Вы? – спросила Таня, – Вы пришли оттуда? – и махнула рукой в сторону утонувшего в тумане черного здания.

– Нет, мы вошли, – он обернулся, но и за его спиной не было ничего, кроме плотной стены тумана, – …здесь неподалеку, и услышали, как зазвенели ворота.

– Но вы имеете какое-то отношение к этому банку? – и она опять махнула рукой.

– Имеем, – ответил обладатель породистого лица. – Я – самое непосредственное, а это мой гость.

– Натан Гердт, – представился старик, – музыкант.

– Натан!? – переспросила Таня и поглядела на него, как на привидение, потом перевела взгляд на его спутника и заметила в петлице его светлого пальто белый цветок. Она вдруг почувствовала жгучее любопытство. – «О, где моя изобретательность!» – испуганно думала она, понимая, что ее сейчас могут выставить.

Некоторое время все молчали.

– Кажется, я все-таки порядочно ушиблась, – наконец пожаловалась она, поморщившись и заведя руку за спину. Спина и особенно поясница действительно немного ныли.

– Будем надеяться, что ничего серьезного. А Ваше имя…

– Таня, – сказала она.

– Антонио Альберти, – наконец представился незнакомец с надменными бровями. Конечно, он разгадал ее хитрость; он смотрел на нее с тонкой, понимающей улыбкой. – Вы ведь понимаете, я не могу Вас отпустить так… не оказав никакой помощи. Тем более, что сам я очень часто оказывался жертвой собственного любопытства. – Он повернулся к Натану Гердту, как бы приглашая его подтвердить это, но музыкант ответил ему быстрым растерянным взглядом и отвел глаза.

За сумкой, которую Таня забыла на воротах, пришлось вернуться с полдороги. Очевидно, от всей сумятицы пережитого за последние полчаса она плохо соображала. «О чем они говорили?» Антонио Альберти сказал: «У Вас красивый акцент». И ей понравилось, что он не спросил, откуда она родом. Еще она вспомнила рассказанную ей кем-то историю о неудачном самоубийце, который прыгнул с какого-то этажа, но ничего не сломал, потому что был пьян, и подумала, что хорошо, что она выпила, а то Бог знает чем закончилось бы ее падение. Она чуть было не рассказала эту историю своим спутникам, но ее, к счастью, отвлекла мысль, что она, может быть, вовсе не лезла бы через ворота, если бы не была так пьяна.

Они не стали огибать здание, Антонио Альберти предупредил, что они пройдут через служебный вход. «Служебный вход» оказался широкими двойными непроницаемого черного стекла дверьми. «Парадный должен быть, наверно, еще чернее и еще непроницаемее», – подумала Таня, первая входя в любезно распахнутую Альберти дверь. Кто-то изнутри распахнул перед ней вторую дверь, Таня шагнула на гладкий узорчатый ковер и сразу почувствовала себя неуютно в своем испачканном плаще с разорванным рукавом. Ее окружала музейная роскошь и музейная благоговейная тишина, но пахло не музеем, пахло, как в дорогом отеле. В нишах у стен и у прямоугольных колонн стояли матово блестящие черные фигурки с розовыми раковинами-светильниками на поднятых руках. Они отражались в зеркалах, и ей казалось, что со всех сторон на нее таинственно глядят удлиненные, как у древних египетских статуй, глаза. Зеркала повторяли отражения высоких ваз с синими и белыми ирисами, она поискала свое отражение, нашла его где-то далеко-далеко и беспокойно оглянулась, поскольку в этом отражении за ее спиной стоял кто-то незнакомый. Невысокий стройный человек в наглухо застегнутом темном костюме – очевидно, тот, который открыл внутренние двери, – явно ждал, пока она снимет плащ, чтобы принять его, он и руки уже приподнял.

«Еще не хватало остаться в джинсах и старом свитере», – с ужасом вспомнила Таня и сказала, поймав ободряющий взгляд Антонио Альберти:

– Нет, спасибо, я пока не буду снимать плащ.

Человек чуть отступил. – Как леди будет угодно.

«Тысяча и одна ночь», – отворачиваясь, подумала Таня.

– Это мои гости, – сказал Альберти, – они сейчас распишутся и я сам о них позабочусь.

Альберти куда-то повел их, причем Таня помнила, что ей все время казалось, будто Гердт чувствовал себя неловко, и она все время пыталась завязать с ним разговор. Она спрашивала его, на каких инструментах он играет, где он живет, можно ли попасть на его концерт. Музыкант отвечал с поспешной вежливостью, как будто был рад слышать каждый вопрос и рад ответить на него. Да, он играет в Чикагском симфоническом оркестре, ведущая скрипка… конечно, можно приехать и послушать, ему будет очень приятно. Но сам он не задал ни одного вопроса.

На переплете книги, которую ей протянул Альберти, стояла оттиснутая золотом монограмма «RSJ». Гадая, что бы это значило, Таня раскрыла книгу и записала свое имя и первый пришедший ей в голову адрес, числа она не помнила и времени не знала, их ей подсказал Альберти.

В лифте, не удовольствовавшись панелью с кнопками, на которых стояли буквы вместо цифр, она считала этажи по вспышкам света в овальных стеклах на дверцах, и насчитала их двадцать семь. Альберти сказал, что они проводят ее сейчас к Рози и что эта Рози посмотрит на ее ушибы. Пока они петляли по запутанным коридорам, Таня воображала себе эту Рози – рослую, улыбающуюся, в белоснежном переднике. У одной из дверей Альберти остановился и серьезно предупредил: – Не пытайтесь отсюда убежать; заблудитесь. – Он постучал, потом распахнул дверь и заглянул в комнату. – Ее здесь нет, – сказал он и обернулся к Тане: – Зайдите пожалуйста, Вам придется немного подождать.

Таня послушно переступила порог ярко освещенной комнаты. Рядом с огромной хрустальной люстрой с потолка свисала птичья клетка, на открытой дверце которой, нахохлившись, сидел небольшой белый попугай. Комната напомнила Тане шкатулку, где хранились когда-то ее детские драгоценности, – покрытые светлым шелком стены плавно переходили в овальный потолок, по его кромке шелк собирался мелкими складками и казался темнее. Две вазы с какими-то длинными ползучими растениями висели по обеим сторонам широкого темного секретера, на откинутой крышке которого стоял лакированный обрубок дерева с дуплом.

– Извините, что мы не заходим, – сказал Альберти. – Я надеюсь, Вы никуда не торопитесь и примете мое приглашение пообедать с нами. – Он сделал паузу.

– Спасибо, – растерянно сказала Таня.

– К сожалению, до обеда мне придется покинуть Вас, но я сейчас найду Рози и она обо всем позаботится. Пожалуйста, не скучайте пока, – улыбнулся он.

Увидев, что дверь закрывается, Таня встревожилась.

– А что, если сюда придут до того, как Вы предупредите Рози, что я скажу тогда?