Reincarnation банк

– Вы никогда не носили длинных волос? – неожиданно спросила Рози.

– В детстве, – удивилась Таня. Она взяла гребешок, но не решалась воспользоваться им.

– Вам бы пошли, – холодно заметила Рози и отвернулась, чтобы навести на столе порядок. – Вы действительно похожи на особу, которую я однажды знала, только она была моложе.

– Я тоже была моложе, – сказала Таня.

* * *

«Никогда не понимала азиатских лиц», – думала Таня, глядя на лицо Ноэми, белое и круглое, как луна, с такой нежной кожей, что она, казалось, светится. Очень красивое лицо.

Когда Рози привела Ноэми, Таня сидела на диване, со всех сторон обложенная подушками и недоверчиво разглядывала роскошную комнату с высоким лепным потолком, с подлинниками Дега в золоченых рамах, с какими-то столами, столиками, вазами, диванами, диванчиками, с мозаичным паркетом, с золотистыми шторами – значит, здесь все-таки есть окна – и думала о том, какое безобразие, что при этом почему-то должна невыносимо ныть спина и голова еле ворочаться на шее.

Рози представила девушку, как приемную дочь Антонио Альберти, на попечение которой она Таню оставляет, поскольку сама должна заняться своими птицами, и удалилась.

У Ноэми были быстрые и точные, как у ящерицы, движения и необыкновенно нежный голос, который как-то не вязался с ее независимыми манерами и с теми учеными словами, которые она им с такой легкостью произносила. Она сидела в кресле, поджав под себя ноги с маленькими изящными ступнями, и курила. Туфли, сброшенные ею на ковер, казались неправдоподобно крохотными. На Танины вопросы о «Reincarnation» банке она не знала ответов или не хотела отвечать, и Таня перестала задавать их. Ноэми охотно рассказывала о себе: она второй год училась в Оксфорде и приехала на каникулы, ее мать умерла несколько лет назад и с тех пор о ней заботилась Рози, поскольку Тонио – так она называла своего отчима – был все время в разъездах. Но было совершенно очевидно, что она рассказывает все это, чтобы вызвать на откровенность свою собеседницу; она явно не знала, как Таня сюда попала и почему Антонио Альберти оказывает ей такое внимание. Последнего Таня не понимала и сама, а говорить о первом была совсем не расположена.

– Чему Вы учитесь в Оксфорде? – спросила она.

– Философии, истории наук. Сейчас географии.

– Географии? – переспросила Таня.

– Истории географии, – пояснила Ноэми, – как науки. Методология и прочие материи… – она улыбнулась. – Хотите, я принесу Вам географию Страбона, почитаете перед сном?

Таня усмехнулась. Антонио Альберти пригласил ее на обед, он не предлагал ей оставаться здесь до завтра.

– С удовольствием, – сказала она, – это тем более кстати, что я не захватила снотворного. – И она поправила шелковый плед, прикрывавший ее колени.

* * *

Зачерненное, аккуратно подсвеченное двумя матовыми круглыми лампами зеркало льстило. Тане нравилось свое отражение в этом зеркале, надев синее платье и приведя себя в порядок, она продолжала сидеть перед ним. Часов у нее не было, и ей казалось, что уже поздно, что уже больше семи, что Ноэми опаздывает.

Ноэми вошла с улыбкой. В белом свободном платье из легкой материи, подпоясанном черным бархатным пояском, с распущенными, блестящими, как шелк, волосами, она была хороша, как картинка. Она положила на стол толстую книгу в кожаном переплете, подошла к зеркалу и спросила, поглядывая на Танино отражение: – Вы любите синее?

– Не очень, но оно мне идет.

Ноэми, по-видимому, осталась довольна собою и сравнением своего отражения с Таниным. – Оно Вам идет, – подтвердила она и снова подошла к столу. – Вот книга, и я принесла кое-что еще, если хотите… Вы сказали, что забыли снотворное.

Маленькая бутылочка, похожая на те, в которых хранят гомеопатические горошины, на две трети была полна прозрачной, как вода, жидкостью.

– Что это?

– Ничего особенного, это снотворное. Разведите в стакане воды или сока и выпейте на ночь, только не смешивайте с алкоголем и не лейте больше половины! Будете спать и видеть прекрасные сны.

– Это не… наркотик? – подозрительно спросила Таня.

– Вроде того, – немного замялась Ноэми, – но совершенно безвредный.

«Еще не хватало, – подумала Таня, – совершенно безвредный коньяк и совершенно безвредный наркотик… пьянство и наркомания в один день».

– Спасибо, – сказала она и задвинула пузырек за географию Страбона так, что он оказался между книгой и вазой с ярко-красными цветами. Цветы были незнакомы Тане; их крупные, глянцево блестящие лепестки выгибались назад и чуть закручивались на концах, очень длинные, цвета охры, тычинки торчали в разные стороны, как лапки насекомых, – цветы были похожи на каких-то экзотических бабочек.

– Как это называется? – спросила она.

– Это настой гриба… – и Ноэми произнесла длинное латинское название.

Таня в недоумении посмотрела на нее, потом рассмеялась. – Я про цветы спрашивала, не знаете ли Вы, как называются цветы?

– Не знаю, но… – Ноэми вдруг отколола от своего платья маленькую золотую булавку, похожую на стилизованную букву «z», сорвала цветок, подошла к Тане и как-то уж очень серьезно заглянула ей в глаза:

– Вы позволите? Будет красиво. – И, не дожидаясь ответа, стала прикалывать цветок к Таниному платью чуть ниже левого плеча. Закончив, она отступила на шаг и полюбовалась на свою работу.

– Вы сможете спросить у кого-нибудь другого, как он называется. Только смотрите, чтобы пыльца не осыпалась, – добавила она, – испачкает.

В этот момент она выглядела озабоченным ребенком, полным нестерпимого любопытства к неожиданной гостье.

Таня очень ласково улыбнулась ей. – Я буду осторожна.

Таня помнила, что лифты были недалеко – несколько шагов и они свернули в широкий коридор, где между дверьми лифтов лепились к стенам, раскинув белые мраморные руки, запомнившиеся ей фигурки, не имеющие лиц. На их раскрытых ладонях лежали светящиеся виноградные гроздья. Таня подняла голову: высокий потолок был бел и чист.

– Смотрите, – Ноэми оторвала ее от созерцания потолка. Она нажала на кнопку лифта, и свет в светильниках стал вдруг меняться, виноградные кисти покраснели, пожелтели, потом стали чуть зеленоватыми. Это продолжалось до тех пор, пока не подошел лифт. Когда дверцы его раскрылись, все светильники, кроме двух, горевших красным цветом по обе их стороны, снова стали белыми.

– Я здесь только второй день, – весело сказала Ноэми. – А Вы вообще еще ничего не видели, Вам непременно надо посмотреть на часы, и на пруд, и на гобелены. Тонио всегда что-нибудь придумывал, он всегда дарил мне удивительные игрушки! Вы давно с ним знакомы?

Они спускались в лифте, сидя рядом на красной бархатной скамейке, и всю эту тираду Ноэми выпалила единым духом, заглядывая Тане в глаза.

– Не очень, – с улыбкой отозвалась Таня.

– Удивительно, как он все это построил, правда?

«И, главное – зачем?» – кивнув в ответ, подумала Таня. Вспомнилась какая-то неизвестно кем и неважно написанная повесть, где кто-то приезжает работать на какой-то остров и знакомится там с неким пожилым загадочным джентльменом, человеком баснословно богатым, о котором ходят темные слухи. С героем начинают происходить необъяснимые вещи: он попадает в сложные интригующие ситуации, ввязывается в странные, множественные отношения с женщинами, с мужчинами, но каждая опасная ситуация расплывается в самый критический момент, не происходит решительно ничего, даже секса. Герой сотни раз решает бросить всю эту чепуху и уехать, но не уезжает – его удерживает любопытство. Нелепости громоздятся одна на другую, и проанализировав в какой-то момент происходящее, в особенности неблаговидность своей роли во всем хитросплетении событий, герой проникается непреодолимым отвращением к самому себе и вешается. Потом оказывается, что загадочный пожилой джентльмен разыгрывал спектакль с нанятыми актерами, такое у него было хобби. Но Таня никак не могла вспомнить психологической подоплеки поступков эксцентричного джентльмена. «Столько чепухи навспоминала, и все без толку… – и подумала почему-то: – Скручивать из их желтых штор веревки и вешаться я не собираюсь».