Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове

И вот еще один холмик. В самом углу. На кресте написано: «Ульянов». Это отец... А может быть, это уже он сам? Если Осипанов и Генералов, то...

Да, это его собственная могила. Рядом с отцом. Как это хорошо - лежать рядом с папой. Мама и младшие будут приходить сюда к ним обоим сразу. Ведь это почти рядом с их домом на Московской, где они жили когда-то все вместе так счастливо, так весело...

Какой-то шум за спиной привлекает его внимание. Он оборачивается. В окружении городовых и полицейских по кладбищу идут мама, за ней Володя, потом Оля, Митя, Маняша...

Что такое? В чем дело? Почему их окружает полиция? Даже здесь, на кладбище?

Вот он снова видит их всех. Они поднимаются по какому-то длинному склону. Он видит только их черные силуэты. На фоне серого неба. В руках у каждого - горящая свеча. Даже у маленькой Маняши.

Как трудно идут они в гору! Как тяжелы и медленны их шаги на этом длинном, нелегком подъеме. Они идут одни - без отца, без старшего брата. Впереди - только мама. А сзади надвигаются темные силуэты конных городовых...

Нет, нет, нет!

Он не может больше так мучить их! Он не имеет права быть причиной несчастья своей семьи. Своей матери-вдовы. Своих младших братьев и сестер.

Надо что-то делать, что-то предпринять. Надо вырваться из Петропавловской крепости. Во что бы то ни стало. Любой ценой.

Побег. Вот что ему сейчас нужно. Побег, тайное письмо в Симбирск и деньги, чтобы все могли выехать за границу. Он сам перейдет границу нелегально. Володя, Оля и Митя смогут продолжить там образование. Он будет работать для этого не покладая рук. Чтобы оставшаяся без отца семья ни в чем не испытывала затруднений.

Скорее, скорее назад в Петербург. Скорее назад в крепость, в камеру, чтобы совершить побег по всем правилам и законам, подкупить стражу, перепилить решетку, спуститься по крепостной стене на веревочной лестнице и ускакать на поджидающих лошадях в густой и темный лес.

Он сильно разбегается по Лисиной улице, отталкивается от земли, взлетает...

Но, видно, первый толчок был недостаточно сильным: от угла Беляевского переулка приходится разбегаться еще раз.

Разбег. Толчок. Прыжок. Еще один толчок. Гигантский прыжок вдоль всей Комиссариатской - не задеть бы за купола соборов...

И вот он наконец в воздухе. Он летит на этот раз сам по себе - безо всяких воздушных шаров, без ковров-самолетов. Просто он сегодня летающий человек. Может быть, единственный во всем мире летающий человек. Стоит ему только захотеть, и он взлетает в воздух. И никто, решительно никто не может догнать его. Он свободен - свободен как птица, как мысль, настроение, чувство...

Он делает прощальный круг над городом.

Прощай, Симбирск!

Прощай, родина!

Прощай, детство.

Гимназия.

Отчий дом.

Прощай, Волга.

Прощай, все, что бывает только в юности, - мечты, упования, грезы, чистые думы о будущем, светлая вера в исполнимость желаний и свершение надежд.

Он берет курс на Петербург, и зеленовато-серая, как казенная шинель, Россия плывет под ним, исполосованная розгами мартовских рощ и шпицрутенами корабельных лесов, исхлестанная плетями рек, - вся в осколках озер и надежд, в косых слезах соленых дождей, в редких разводах облаков, в неясных, непрочитанных, непонятных туманах.

Да, наверно, он летал в ту ночь - с 20 на 21 марта 1887 года, в ночь перед своим последним допросом на следствии.

И если он летал, значит, он еще рос тогда - и нравственно, и физически.

Он не мог нравственно не расти в эти дни, потому что все, кто видел его до ареста и потом на суде, отмечали необыкновенную внутреннюю перемену, происшедшую с ним за время следствия.

До ареста он был юношей, обращающим на себя внимание своей цельностью и этическим стоицизмом, несомненно отмеченным высоким жизненным предназначением, по все-таки юношей.

После следствия он неожиданно предстал перед всеми совершенно иным человеком - сложившимся, зрелым мужчиной, чье поведение на суде и чей одухотворенный облик говорили о том, что этот человек решил умереть за свои убеждения, но не изменять им. После следствия, на суде, все увидели в нем глубоко осознанную, спокойную готовность принести свою голову на самый высокий алтарь человеческой жертвенности - алтарь отказа от собственной жизни во имя блага своей родины.

Глава восьмая

1

– Александр Ильич, мы внимательно проштудировали вашу рукопись, которой вы дали наименование... э... э... «Программа террористической фракции партии «Народная воля»». Я правильно излагаю?

– Правильно.

– Вы составляли ее в настоящий момент по памяти?

– Да, по памяти.

– Никакими вспомогательными источниками не пользовались?

– Разумеется. У меня все было отобрано при обыске.

– Скажите, Александр Ильич, а в какое время был приготовлен оригинал этой рукописи?

– Программа была принята сразу же после того, как фракция оформилась организационно.

– А точнее?

– Приблизительно во второй половине декабря.

– Восемьдесят пятого года?

– Нет, восемьдесят шестого.

– Я прошу извинения, господин ротмистр...

– Пожалуйста, господин прокурор, прошу вас.

– Ульянов, кто первый подал мысль о составлении программы?

– Мысль была общая.

– Ну, а все-таки? Чьей рукой были написаны первые фразы?

– Это не имеет никакого значения.

– Я повторяю свой вопрос: чьей рукой было начато составление программы?

– А я повторяю свой ответ: на мой взгляд, это не имеет никакого принципиального значения.

– Меня не интересуют ваши взгляды. Я требую точного ответа на поставленный мной вопрос.

– А меня мало интересуют ваши вопросы, господин прокурор. Какие бы точные они ни были.

– Ульянов, вы забываетесь.

– Ничуть.

– Запамятовали степень своей вины перед отечеством?

– Нисколько.

– Запомните: я приложу все усилия, чтобы вы получили по заслугам. Полностью.