Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове

До появления квартирантов в этой комнате жила мама. Ей было сподручно здесь, рядом с кухней, с хозяйственной террасой, комнатой няни, столовой, кабинетом Ильи Николаевича. Мамина комната была как бы в центре всей деловой части дома. Отсюда ей было удобно следить за хозяйством, ухаживать за мужем и детьми. Сюда, в мамину комнату, как бы невольно, сами по себе сходились все нити сложного механизма их большой семьи.

После смерти Ильи Николаевича и появления квартирантов начались переезды. Дом как бы дал трещину, как бы разошелся на две половины, и они, гонимые ветром жизни, двинулись в разные стороны, как будто никогда и не существовали соединенными вместе. Из своей светелки на антресолях, в которой он прожил семь лет, Володя перебрался вниз. В общем-то на новом месте жить было можно. Но разве сравнить первый этаж со вторым? И этот тесный кусок отгороженного матерчатым пологом коридора, темного и мрачного коридора, с Володиной веселой, светлой комнаткой на антресолях, всегда залитой по утрам ярким солнечным светом! Там одна лестница чего стоит! Крутые перила и ступени сразу делают ее похожей на корабельный трап, а сама комната тогда уже становится не просто комнатой, а капитанской каютой огромного океанского фрегата, и стоит только посмотреть на висящую над ступенями карту обоих полушарий, на Индийский, Тихий или Атлантический океаны, как уже летят в окно соленые брызги, слышен скрип такелажа, бьет в борта морской ветер, гнутся мачты и реи, полощутся над головой белые паруса, и матрос-отчаюга кричит из марсовой бочки: «Зем-ля-а!»

Володя нехотя встал, потер руками глаза, зевнул, потянулся, хотел было сделать несколько упражнений, но потом раздумал и стал одеваться.

Надев ботинки, он взглянул на Митю. Брат лежал на боку с открытыми глазами и смотрел на него, но, как только Володя поднял голову, тут же закрыл глаза и притворился спящим. «Зачем он это делает? Ведь он же видел, как я заметил, что он проснулся», - подумал Володя и вздохнул. В поведении младших сестер и брата теперь было много такого, чего нельзя было ни понять, ни объяснить.

Володя вышел в коридор. Из своей комнаты выглянула няня Варвара Григорьевна, провела кончиком белого платка по щеке, всхлипнула. «Ну вот, - нахмурился Володя, - опять няня будет плакать».

Он вошел в столовую. У окна, спиной к нему, стояла Оля.

– Доброе утро, - сказал Володя. Оля не поворачивалась.

– Доброе утро, - упрямо и настойчиво повторил Володя.

Оля повернулась. Под глазами у нее были видны следы недавно высохших слез.

– Ты забыл?
– тихо спросила Оля. Володя опустил голову.

– Нет, не забыл. Но я прошу тебя не плакать и не расстраивать лишний раз Маняшу.

– Хорошо, - сказала Оля.

Володя сел за стол. Оля села напротив.

– Как ты думаешь: что они сейчас делают?

– Завтракают, наверное.

– А они вместе находятся? В одной камере?

– Ну зачем ты задаешь смешные вопросы? Конечно нет. Ведь Аня же не замешана.

– Может быть, ее уже выпустили?

– Может быть.

– Помнишь, мама писала, что против Ани нет никаких улик?

– Помню.

– Ты какой-то странный сегодня, Володя. Колючий и чужой.

– Тебе это кажется.

– Нет, не кажется.

– Оля, успокойся и возьми себя в руки.

– Но ведь сегодня Сашин день рождения, Володенька! Неужели тебе не жалко его?

Оля опустила голову на руки и заплакала. Володя встал, подошел к сестре, положил руку на ее вздрагивающее плечо.

– Оля, надо держаться, надо держаться. Надо помнить о младших, надо думать о них.

Няня Варвара Григорьевна внесла самовар. Не тот, огромный и пузатый, которого когда-то хватало на всех, а маленький, двенадцатистаканный.

Оля встала, отвернулась к окну.

Няня поставила самовар на стол, высморкалась в платок, перекрестилась на иконы.

– С днем рождения, Володюшка, - сказала она и, пригорюнившись, подперла щеку пальцем, - с днем рождения раба божьего Лександра.

И посмотрев на Олину спину, махнула рукой и заплакала.

– Нянечка, Оля, перестаньте! Как вам не стыдно! Ведь есть же Маняша. Она сейчас войдет. Какой вы пример ей подаете?

– Я перестаю, Володюшка, перестаю. Совсем перестала.

– Оля!

– Сейчас, Володя, сейчас...

– А мы с ей, с Олюшкой, с самой рани сегодня Сашу-то поминали. Пришла она ко мне, бедненькая, обнялись мы и в четыре горючих ручейка и залилися.

– Почему поминали? Разве он умер? Человек просто сидит в тюрьме.

– А ты не серчай, Володюшка. Это по-нашему, по-бабьи. Тебе не понять.

– Давайте-ка, няня, чай пить. В гимназию опоздаем.

– И чаю попьем, и пирожка покушаем. Я сегодня, Володюшка, пирожок именинный испекла. И свечечки приготовила. Две дюжинки.

– Зачем же две дюжины? Ведь Саше исполнился двадцать один, а не двадцать четыре.

– А этого я, Володюшка, не понимаю. Считать-то помногу все еще не научилась. Вы уж там сами свечечки отсчитайте, сколько надо.

– Хорошо, отсчитаем.

– А я ктитору в храме и говорю: давай две дюжины, а сколько это будет - не знаю.

– Няня, давайте чай. И зовите Митю, Маняшу.

– Зову, зову. Может, сейчас пирожок-то подать?

– Нет, лучше вечером. А то сейчас все расстроятся. День пропадет.

– Как скажешь, Володюшка.

Пришел заспанный, кислый Митя. Спустилась из детской Маняша. Пушистые волосы ее были подняты вверх и завязаны большим голубым бантом.

– А мне Оля сегодня новый бант подарила, - сказала Маняша, влезая на стул.

– Очень красивый бант, - улыбнулся Володя, с грустью глядя на младшую сестру и думая о том, что в доме только одна маленькая Маняша не понимает, какая беда свалилась на них на всех.

После чая Володя, Оля и Митя сразу стали собираться в гимназию. Няня стояла в коридоре и, опять подперев щеку рукою, невесело наблюдала за ними. Маняша вертелась между старшими, мешая одеваться, и все никак не могла налюбоваться своим новым голубым байтом.

Когда Володя и Митя уходили в гимназию вдвоем, они обычно спускались с террасы прямо на Московскую и шли вверх до самой Спасской. Если с ними была Оля, они шли по саду, через маленькую калитку в заборе выходили на Покровскую и поднимались до угла Большой Саратовской, на котором стояла Мариинская женская гимназия. Здесь братья прощались с сестрой и дальше шли своим обычным путем - до угла Московской и направо, на Спасскую, а там уже до мужской гимназии рукой подать.

2

Во дворе еще было много снегу, но уже чувствовалось приближение тепла, и бревенчатые стены сараев стояли темные, запотевшие, и от них пахло старым сеном и мокрой древесиной. Володя, Оля и Митя гуськом шли через сад по узкой, просевшей в снегу тропинке: впереди самый маленький, Митя, потом Оля и сзади всех Володя. Около яблонь уже начинало понемногу подтаивать, и стволы деревьев были окольцованы небольшими черными кругами выходящей из-под снега земли.

«Зима еще не кончилась, а весна уже началась, - думал Володя, глядя на яблони.
– Скорее, наоборот: по календарю уже весна, а зима еще и не собирается уходить...»