Реки не умирают. Возраст земли
Шрифт:
— Ну что, будем стоять до ночи? — не удержалась Саша. — Идемте в хату.
Олег с укором глянул на племянницу: командует всеми, будто старшая.
— Заходи, Клара, — сказал и он.
Она опять зорко посмотрела ему в лицо: зовет-то, наверное, ради вежливости.
— Нет, спасибо, мне некогда, — отказалась она.
«Нашла коса на камень», — с досадой подумала Саша.
«Каменицкий он и есть Каменицкий, — сама с собой рассуждала Клара, удаляясь. — Ка-ме-ниц-кий. Бесчувственный, бессердечный. Да и все они такие — Каменицкие. Георгию Леонтьевичу тоже, наверное, льстило, когда молоденькая Павла всюду преследовала его. И что за семейка: люди тянутся к ним, а они только посмеиваются... Э-э, Клара, ты просто злишься на Олега, при чем же тут все Каменицкие? Да
И она впервые с облегчением вдруг почувствовала, что разум постепенно берет верх. Вот уже не расплакалась и не убежала от него, как в прошлый раз, когда случайно столкнулась с ним на улице. Она сама заставила его сегодня неловко отвернуться. Как, разве она когда-нибудь станет безразличной к нему вовсе? Ну это уж глупости! Любовь необратима. Любовь может затихать на время, но пропасть совсем, исчезнуть, будто ничего и не было с тобой, нет, такое невозможно, если ты по-настоящему любила. На что уж Павла Прокофьевна, но и та, позабыв про все обиды, пошла навстречу Георгию Леонтьевичу. Это урок для тебя, Клара Кузнецова. Любовь не боится никакого унижения, она просто не признает его. О-о, легко сказать! С тех пор, как существует свет, скольким женщинам приходилось выбирать между чувством и рассудком...
А Олег не философствовал. Он считал себя обыкновенным неудачником. И все потому, что с мальчишеских лет идеализировал женщин. Сам поставил себя в дурацкое положение. И поделом его отчитала Павла Прокофьевна Даже неудобно встречаться теперь с Георгием; брат если ни о чем и не догадывается, то на тебе самом шапка горит. Рано или поздно все всплывет наружу. Письма, которые отправлял чуть ли не каждый день Метелевой, не вернешь обратно: женщины, конечно, берегут их до поры до времени. Заявление, которое он подал начальнику строительства, хранится у Дробота в сейфе. Вот куда завел его поэтический туман: годами жил среди «бегущих по волнам» и оказался в полном одиночестве на грешном пустынном берегу. Циники живут проще: ходят себе по вдовушкам да по разведенным женам, а потом, в обеденный перерыв на стройке, похваляются друг перед другом легкими победами. (И как женщины не умеют разгадывать их?)
«Впрочем, и я хорош, — думал он. — С видом победителя, сверху вниз, поглядываю на Кузнецову. Смотри, парень, не очутись в кругу тех, кого осуждаешь. Среди циников тоже немало бывших идеалистов».
Он с утра до вечера пропадал на стройке. Домну без тысячи мелочей не построишь. И все мелочи свалились на него, хотя он старался придать комсомольскому штабу инженерный характер. Опять надо было заниматься в первую очередь снабжением: как только чего-нибудь не хватало, комсомольцы-«толкачи» немедленно отправлялись на заводы в Ярск, Свердловск, Челябинск, а то и в Москву и доставали там, что нужно, — с помощью воззваний штаба к поставщикам. Их сочинял сам Олег, набивший руку еще во время строительства третьей доменной печи. Как ни странно, эти высокопарные призывы помогали больше, чем все телефонные звонки Дробота и Плесума в главки и министерства. Ну, а если надо было выручить стройку рабочей силой, то желающих подналечь оказывалось сколько угодно среди комсомолии.
Дробот был доволен штабом, при каждом удобном случае похваливал его начальника. Сегодня он появился на площадке вместе с Павлой Метелевой.
— Знакомьтесь, — сказал он ей, представляя Олега Каменицкого, но тут же спохватился: — Да вы давно знакомы.
— Конечно, конечно, Петр Ефимович, — ответила она.
— Память зело подводит. Ну, вы беседуйте, а я пройдусь немного по объекту.
Она как ни в чем не бывало присела к столику, положив нога на ногу, и достала из сумочки блокнот и шариковую ручку. Олег проследил за ней: нет, ничуть не переменилась, разве только посвежела, и морщинки у глаз (его любимые морщинки!) пропали вовсе.
— Итак, слушаю вас, Олег Леонтьевич, — сказала она звучным, грудным голосом и непринужденно откинулась на спинку стула.
— Если вы опять решили расхваливать меня, то я ничего вам не скажу.
— Говорите
о штабе, о молодежи.— В прошлый раз вы тоже интересовались молодежью, a...
— Согласитесь, Олег Леонтьевич, вы же недалеко ушли от комсомольцев, — перебила, она его и улыбнулась этак многозначительно.
Он смолчал, уставившись в окно.
— Недаром Петр Ефимович рекомендовал вас в комсомольский штаб, — повременив, добавила она.
«Забавляется, ей что», — подумал он, сдерживая себя. (Он уже мог сказать этой женщине какую-нибудь дерзость.)
— Ладно, познакомлю вас с делами штаба...
Павла записывала только цифры и фамилии отличившихся, все остальное привыкла запоминать до вечера, когда занималась «расшифровкой» своих блокнотов. Она выглядела сосредоточенной, а на самом деле была рассеянной, думая о том, как сложится судьба ее будущего деверя. Бывало, в старину говаривали с бабьей хитрецой: «Деверь невестке — лучший друг». Вот тебе и друг... Хорошо, если у него не останется горького осадка на душе.
— Спасибо, Олег Леонтьевич, за беседу.
Но он продолжал называть все новых ударников комсомольской стройки. Он боялся теперь не столько ее ухода, сколько того, что наступит пауза. Как раз вовремя вернулся Дробот, и у Олега отлегло от сердца.
Но надо было Дроботу напомнить именно сейчас:
— А заявление твое я берегу, Олег Леонтьевич. Отдам в день пуска домны.
— Какое заявление? — между прочим поинтересовалась Павла.
— То наш маленький секрет.
— Ну, если уж секрет... — легонько пожала она плечами и вышла первой.
Олегу следовало проводить ее, но он смешался: кольцо вокруг него едва не замкнулось сегодня наглухо.
23
А впрочем, такие кольца в молодости — сущий пустяк в сравнении с тем, в котором неожиданно оказался профессор Голосов под старость лет.
Недавно Павла случайно установила автора довоенной статейки о Каменицком «Деньги на ветер». Им оказался не кто иной, как... уважаемый Семен,Захарович. В архиве местной газеты, которым она заинтересовалась совсем по другой причине, уцелел старый журнал регистрации почты: короткая запись и открыла ей подлинное имя автора. Она не поверила, начала искать оригинал. Однако газета живет одним днем, и рукописи, поступающие в редакцию, не хранятся десятилетиями. Ей помогла бывшая сотрудница редакции, которая когда-то вела подшивку наиболее важных писем и поступавших на них ответов — «По следам наших материалов». В такой пухлой папке за тридцать седьмой год и обнаружила она статью: около десятка страниц, мелко исписанных каллиграфическим почерком.
Статья была сильно сокращена. Павла долго сличала оригинал и печатный текст. Ей стало ясно, что рукопись попала, к счастью, в руки порядочного человека, который тщательно убрал хлесткие обвинения, смягчил выводы, оставив лишь сами факты да, несколько цифр. Она сняла копию и в тот же вечер показала свою находку Георгию.
Он был поражен. Он мог всякое ожидать от Голосова, но такого и он не ожидал. Ну да по иронии судьбы злая заметка сыграла положительную роль спустя четверть века, когда присуждалась его отцу высокая премия за Березовку. Но это спустя четверть века. А в то время Голосов имел в виду совсем другое, выступая в роли защитника государственных интересов. Да у него ничего не вышло: и редактор притушил его филиппику, и коммунисты не прислушались к нему.
— Может быть, не стоит говорить Леонтию Ивановичу, — посоветовала Павла.
— Но ради чего же твои разыскания? Нет, подобное не списывается за давностью лет. Сейчас Голосову за шестьдесят, тогда было, значит, без малого тридцать. Вполне зрелый возраст. Он уже проходил аспирантуру, готовился к защите кандидатской диссертации. Мог отличить белое от черного. Никто ведь не засчитывал ему подобные статейки в кандидатский минимум. Он сам таким образом расчищал себе дорогу в геологическую науку. Пусть теперь и держит ответ перед отцом. Кстати, и твоему отцу полезно будет знать, каков на самом деле Голосов. Прокофий Нилыч не раз брал его под защиту, когда был еще секретарем обкома.