Реквием

— Черт, — шиплю я.

По комнате прокатывается волна смеха.

Я чувствую, что краснею.

Мистер Гарретт поднимает обе брови.

— Грезишь наяву в первые три секунды своего первого дня в кампусе? Ну, черт возьми. Я знаю, что это место не совсем тематический парк, но надеялся, что смогу удержать ваше внимание достаточно долго, чтобы пройти перекличку. Ты Соррел Восс, я так понимаю?

Я киваю.

— Да. Я. И… я здесь.

Снова смех.

— Спорно, но я отмечу, что ты присутствуешь, чтобы не спровоцировать горячие дебаты об экзистенциализме, — мистер Гарретт делает пометку в планшете, что еще больше развлекает моих новых одноклассников.

— Хорошо, ладно. Сделано. У нас много информации, и у меня есть около пяти минут, чтобы вывалить все это на вас, так что заткните свои болтливые рты. Джастин, сядь, черт возьми. Давайте вести себя цивилизованно. Мы не животные. Тебе придется подождать с поцелуем Хейли, пока не выйдите из моего класса, — делает глубокий вдох мистер Гарретт, со стуком опуская планшет на стол. — Не могу поверить, что мне снова приходится говорить это кому-то из вас, но раздевалки спортзала не совместные!

Обо мне тут же забывают, так как в комнате раздается громкий стон. По крайней мере, пятеро моих новых одноклассников выглядят искренне расстроенными этим напоминанием.

— Мистер Дикин решил уйти на пенсию во время каникул и больше не вернется. Некоторые из вас, жалких ублюдков, да, вы знаете, кто вы такие, вынудили его досрочно уйти на пенсию. На занятиях по английскому языку будет замена, так что… — пожимает плечами он. — Я не знаю, кто именно. У меня нет имени. Сами выясните. Это будет приятным сюрпризом, когда войдете в класс.

Мистер Гарретт говорит и говорит, выкрикивая объявление за объявлением, звуча все более раздраженно по мере того, как просматривает каждое из них. Парни и девушки, сидящие вокруг меня, реагируют, стонут, смеются или освистывают, в зависимости от новостей, но я остаюсь на своем месте, не отрывая взгляд от доски в передней части комнаты, даже не смея дышать.

Я чувствую давление этих золотисто-карих глаз на мне, как будто чья-то рука схватила меня сзади за шею. Вес не смещается; Тео Мерчант не отводит от меня взгляд.

4

СОРРЕЛЛ

— Говорю тебе. Он не с ней. Он одинок.

Девушка, стоящая рядом со своей подругой, через два шкафчика от нее, горько смеется.

— И? Что именно я должна делать с этой информацией? Треснуть его по затылку клюшкой для лакросса и затащить в мою комнату? Я даже не на его радаре.

— Поставь себя на его радар, — настаивает другая девушка.

Я смотрю краем глаза, быстро оценивая их: обе высокие, тощие блондинки. На них обеих чертовски много косметики, и на обеих юбки, которых едва хватает, чтобы прикрыть нижнее белье. Я вижу изгиб ягодиц одной из девушек под подолом, когда она переносит вес с одной ноги на другую. Они выглядят как точные копии друг друга. В прошлом я встречала много таких девушек, как они, — трутней, которые заканчивают предложения друг друга, но при этом впечатляюще не могут удержать ни единой логической мысли в своих коллективных умах-ульях.

— Панович ясно дал понять, что Тео в любом случае запрещен в этом семестре. Ты бы слышала, как сегодня утром он лирически рассуждал о важности школьных студенческих команд в этом году. Как он будет лично следить за тем, чтобы ни один из его спортсменов не отвлекался.

Другая девушка фыркает. Клянусь богом, я бы не смогла отличить их друг от друга, если бы вы поставили их в ряд.

— И что он собирается делать? — смеется она. — Стоять на страже возле наших спален каждую ночь? Он не может постоянно наблюдать за всеми нами. И ты, блять, сохранила себя для него. Твоя киска собирала пыль, в то время как остальные из нас все лето ловили большие члены…

Если вы оставляете детей подслушивать разговоры взрослых, они начинают считать себя очень взрослыми. Эти девушки звучат так, будто они именно такие: дети, играющие во взрослых. Я мрачно смеюсь себе под нос, когда достаю пустую папку из своего шкафчика, засовывая в нее новенький блокнот.

— Эй? Какого хрена ты делаешь?

Я поднимаю взгляд и кривлю рот в ухмылке, когда сталкиваюсь лицом к лицу с Труляля и Дураля. Ни одна из них не выглядит очень счастливой. Обе скрестили руки на груди, их груди напряглись под слишком обтягивающим материалом белых рубашек. Я думаю… да, та, что слева, с родинкой на подбородке, была сегодня утром на моем этаже.

— Прости? Могу я вам чем-нибудь помочь? — Я притворяюсь невежественной.

— Нет, не можешь. — У девушки справа острый нос, немного крючковатый на конце. Когда она насмехается надо мной, ее ноздри раздуваются, и все ее лицо становится угловатым, резким и непривлекательным. Что в любом случае не имеет значения. Неважно, насколько искусно она перекидывает волосы через плечо или насколько безупречен ее макияж; один взгляд на нее, и я вижу, насколько она уродлива внутри.

— Ты подслушивала, — обвиняет она.

— Ты смеялась, — добавляет Родинка к обвинениям, выдвинутым против меня.

— Ты здесь всего пять секунд, а уже вывела меня из себя, Восс. Не умно, — качает головой Крючконосая. — Совсем не умно.

Закрываю дверцу своего шкафчика, не торопясь засовываю папку в сумку. Стараюсь одарить этих идиоток широкой улыбкой, перекидывая сумку через плечо.

— Прошу прощения. Я вас знаю?

Боже, молоко могло бы свернуться от того, как самодовольно выглядят сейчас эти две сучки.

— Нет, — говорит Родинка. — Но мы знаем тебя. Мы знаем о тебе все, что только можно знать. Соррелл Восс. Семнадцать лет. Из округа Ориндж. Мама — домохозяйка. Папа — инженер-химик. В прошлом году ты занималась бегом, и, судя по тому, что я слышала, у тебя ничего не вышло.

Ну, черт возьми, если все это не занимательно. Эти девушки думают, что, собирая информацию обо мне, они каким-то образом имеют надо мной власть? Может быть, это было бы правдой, если бы каждая крупица информации, которую, как они думают, они знают обо мне, не была бы гребаной ложью. За исключением бега. В прошлом году я действительно занималась бегом на легкой атлетике, и у меня это получилось довольно хреново.

Я пожимаю плечами.

— Ты забыла о моей наркозависимости. И тот факт, что я была первым четырнадцатилетним подростком в моей школе, попавшим на реабилитацию

— Что? Серьезно? — таращится на меня фанатка Тео Мерчанта.

— Ух. Ну… нет, — я наклоняюсь ближе, указывая на них подбородком, давая понять, что хочу поделиться секретом. Они тоже наклоняются ближе, не в силах удержаться. — На самом деле я забеременела в конце первого курса. Я имею в виду, это было прекрасно, но довольно сложно учиться, когда у тебя на бедре висит новорожденный, понимаете?

Их глаза удваиваются в размерах. Девушка слева потеряла все двигательные функции; ее рот открывается и закрывается, в то время как та, что справа, делает шаг назад, как будто боится заразиться подростковой беременностью.