Реквием

Чувствуя, что ее мнение неприятно задело Лену, Инна быстро перевела личное в плоскость литературы.

– Бунин, как любой талантливый человек, многолик. В «Темных аллеях» он один, в «Окаянных днях» – другой. Аня выловила в бунинском характере штришок, который ее возмутил, и он ей затмил все прекрасное в писателе.

– Она не почувствовала энергетику любви, исходящую от его произведений, его тонкий талант. Я, помнится, читала, построчно разбирала, восхищалась! Жаль, что ей всю эту прелесть заслонил нетерпимый, барский характер писателя.

– Его желчь, обиду и раздражение она не пропустила. Мы с тобой тоже по-разному относимся к отдельным людям, но зачем же частное возводить в ранг общего? Так ведь любого человека можно распотрошить и превратить в пыль. Надо искать в каждом суть, соль, самое лучшее, а не разменивать на мелочи ни себя, ни тем более великих.

– В Ане преобладает энергия обиды на взрослых, потому-то она и работает в школе. Нас-то не коснулось, а у нее всю семью выкосили, и в ее жизни все неожиданно круто и бесповоротно изменилось. Не на людей, на ту прошлую власть обиду затаила. Привыкла отмалчиваться, шутить на больную тему так и не научилась. Собственно, как и я. Страх в детстве слишком сильно ее придавил. Она и теперь преодолевает препятствия в работе, полагаясь в основном на женские инстинкты, а не на разум.

– И на отдельных людей тоже обижается.

– На мужчин?

– На начальников, на чиновников.

– Они в ее сознании олицетворяют власть.

Переждав короткую строгую паузу, Инна сказала:

– И все же, как мало у тебя было счастья с Андреем. Любовь – самое сильное из всех чувств, данных человеку природой, так стоило ли ее избегать? Тебе надо было снова и снова отправляться на поиски своей синей птицы счастья. Может, судьба и улыбнулась бы. Или для такого здравомыслящего человека, как ты, это полная шизофрения?

– У нас была такая высота чувств, которая не может повториться. Мы были рядом четыре года. И каких! Мое счастье было коротким, но оно стоило целой жизни. Рихард Зорге был женат десять лет, а вместе они с женой провели всего четыре недели. И ей этого хватило на всю оставшуюся жизнь, помогло преодолеть страшные годы лагерной жизни, никого не предать.

– Мужчины, даже самые сильные, духом слабее женщин. Может, я ошибаюсь.

– Но Рихард Зорге тоже никого не предал.

– Кроме жены.

– Ну… – не нашлась Лена.

– Что, мыслями уже не в Эдеме?

16

Память снова возвращает Инну в прошлое. В данный момент – в деревню.

– Я восхищалась, когда ты на уроках весело и безобидно пререкалась с математичкой. Она любила тебя и прощала эту твою «странную» непосредственность.

– Я и впрямь долго не видела в ней ничего предосудительного и от наших споров была в восторге, наивно полагая, что учительнице тоже нравятся наши диспуты и баталии. Раз позволяет, значит, все хорошо. А она ждала, чтобы я сама поняла, что они мешают вести уроки.

– Мне не казалось, что мешали, они бодрили, настраивали на борьбу за первое место. Мы уважали учительницу за то, что она позволяла вольничать и в «сражениях» с тобой была на высоте. Во время этих ваших «перестрелок» мы учились понимать юмор и любить не только педагога, но и математику. Больше никто не преподносил нам таких прекрасных уроков. Таланта математички хватало на всё и на всех. А физичка не спускала тебе, неодобрительно насмешничала.

– И правильно делала, чтобы я не расходилась, не распускалась, не выглядела балаболкой. У каждого свой подход к ученикам. Физика – наука серьезная. Она требовала строгого подхода ко всему, в том числе и к себе.

– А помнишь, как мы к каждому празднику учили песни и стихи народов СССР и дружественных нам демократических государств?

– Еще были чинные парные танцы и бойкие, веселые – групповые.

– Готовили монтажи, спектакли, интермедии. В них реализовывалась наша потребность выразить свои мысли, выплеснуть свои чувства. А когда мы пели песни о Родине, даже мальчишки не крутились волчком, а вытягивались в струнку. И в глазах у них было такое воодушевление, будто это они герои, вырубленные из скал! В наших душах был такой истинный подъем, что хотелось помочь слабым, с сильными людьми вровень стать, страну защитить, сделать ее самой прекрасной, возвеличить!

– Ты же советские песни называла бронебойными, барабанными, – подначила Инну Лена, но не остановила ее пылких восторгов.

– Помню звенящий драматический нерв твоего голоса и мой сильный, высокий, торжественный, таящий мощную угрозу всему капиталистическому миру, стремящемуся изуродовать нас и сгубить. И ведь всерьез верили. Незабываемое пионерское время! «Какие канули созвездья, какие минули лета!», – сказал Фазиль Искандер. А теперь мне трудно найти в себе стабильную точку отсчета. И только «чувств моих белые флаги» и обреченность когда-то достаточно сильного человека, воспитанного на высоких идеях. И это при моей-то противоречивости и вздорности.

– Была потребность и в лирических, и в любовных песнях. Не чужды мы были и произведений, утверждавших постулаты нашей советской жизни. А как же иначе? Детям в души закладывали патриотизм, основы нравственности.

– Хорошо нас воспитывали. Крепко утверждали в нашем сознании представления о любви к отчизне, о долге, о красоте чувств, о дружбе народов. И ведь не навязчиво, тонко действовали.

Инна вспомнила себя, полную жизни, бурной энергии. У нее перехватило дыхание. Ее мгновенно накрыла оцепенелая сосредоточенность. Справившись с волнением, она добавила:

– Смеяться при исполнении патриотических песен раньше было опасно.

– Но не в нашей школе.

– Это правда, – согласилась Инна.

И тут же продолжила, но уже радостно:

– Ах, детство! Помнишь, как тебя на полчаса отпустили на речку и мы от счастья ходили на головах. В детстве счастье – это кусок хлеба, посыпанный солью, и друзья. Лето! Уроков нет. Свобода! Раздолье! Это время, когда душа радуется и развивается, счастьем наполняется.

«Она словно не может насытиться детскими воспоминаниями. Дефицит положительных эмоций», – поставила убедительный диагноз Лена.

– А у тебя и летом воли не было. Ты страдала, чувствовала клетку.

– Душа рвалась… Что тут говорить, сама ведь знаешь.

– Даже не верится, что в этой деревенской, бедной событиями жизни, в этом «застенке» мог произрасти твой талант.

– Память о грустном детстве мне, взрослой, помогала реально себя оценивать. Совестливое недовольство собой руководило мной, корректировало поведение.

«В плохом искать хорошее и полезное – ее привычка», – напомнила себе Инна.

– А я вспомнила свое пальто пятьдесят шестого размера, купленное для меня в «уценёнке», когда я училась в пятом классе, и свой вопрос матери: «Мне теперь его до пенсии носить?» Тогда мне пенсионный возраст человека казался концом жизни.