Реквием

– Можно подумать, ты застала нашу деревню в пору ее первозданности и невинности, – пошутила Лена.

– Ах, милое сумасбродное детство и ненасытное буйство юности! Почему даже для городских детей самая захудалая деревня остается в памяти прекрасным раем? Природа? Вольная жизнь? Когда я последний раз наведывалась в деревню, по штукатурке стен нашей хаты змеились трещины, остатки краски и труха осыпались с иссохших выветренных рам окошек. Фундамент прогнулся и как бы выдавился вперед под тяжестью стареющего сруба. Там уже никто не жил. Двери были заколочены. Мне показалось, что музыка деревни исчезла. Не стерта еще с лица земли наша деревенька?

– Жива, стоит, нас с тобой дожидается. Так и вижу: идешь ты по деревне с особой невозмутимостью, с подлинным, естественным достоинством деревенской, одинокой самостоятельной женщины, – с насмешливым благодушием рассмеялась Лена.

Переполненная ностальгией, Инна не обратила внимания на шутку.

– Я вот подумываю иногда: не устроить ли нам… Давай так поступим: «махнем не глядя» туда, где осталось наше детство?! А то я всё со дня на день откладываю.

– Не вижу причин, препятствующих поездке. Я пламенный сторонник путешествий в светлое прошлое. Только имей в виду, через столько лет ты посмотришь на родную деревню уже другими глазами. Не жди прежних чувств.

– Хочу проститься и тем покончить с долгами прошлому. Я впервые за много лет сознательно вернусь в место, определившее весь ход моей взрослой жизни! Детские мечты – это такой феерический манок! Там от горечи разочарований сводило скулы, а от радости разрывало сердце. Бывает у тебя такое, когда кажется, что…

– Причем здесь подсознание и потусторонние силы? Не кисни, давай сразу после сабантуя вместе отправимся в деревню. Едем к родным березкам! Все возражения категорично отметаю. Я перед Андрейкой побыла там и будто душу излечила. Родная деревня – она как некое духовное средоточие. Меня потом надолго хватило. Может, она и плоть твою восстановит. Помнишь маму Толика Таболина? Разрезали, зашили. Толик тогда с доктором за упокой ее души выпил, а она и по сей день на огороде возится. Уж лет семнадцать с тех пор минуло, – гуманно сослалась на посторонний пример Лена.

– Неужели! Я ее помню. Она уже тогда, в нашем детстве, в преклонных годах была. Мне так казалось. Маленькая, сухонькая, – искренне радостно удивилась Инна и порывисто обняла Лену. И та, смущенная ее неожиданным всплеском благодарности, сказала невпопад:

– А вокзал в деревне все тот же.

– Колокол над входной дверью еще висит? Он был символом дореволюционной жизни нашего села. А широкие лавки с вензелями, с аббревиатурой «МПС» на спинках, наверное, давно износились?

– Знакомая писала, что колокол в начале перестройки «увели» на металлолом, а лавки до сих пор стоят. Сталинское качество было на века! Только вокзал был красно-белый, значительный, а теперь грязно-серый и кажется маленьким, неуютным, даже кургузым.

– После столичных-то, – неожиданно мрачно съязвила Инна.

– А все равно родной. Сердце-то всплакнет, когда из окна вагона его взглядом достанем.

– Школу помню. В ее стенах было много часов счастливого общения.

– Сколько всего глупого, грустного, радостного и прекрасного происходило в ней! Больше нет нашей школы. Жаль. Новая мне чужая. Большая, кирпичная, но какая-то не родная, не живая, строгая, суровая, хоть и покрашена в розовый цвет. У нашей даже внешний вид был какой-то теплый, домашний.

– Деревенский, – улыбнулась Инна.

– Посетила нашу аллею, которую мы посадили в выпускном классе. Глядя на эти огромные сосны, я по-новому ощутила движение времени.

– Хаты наши на отшибе стояли. Теперь, наверное, застроили все вокруг них или, наоборот, сплошь прогалки по улице?.. Высокую с резным узором матицу – рукой не дотянуться – помню. Уж очень эта красота не вязалась с бедностью. Дед мой этот дом строил. Красоты ему хотелось. Не одному еще поколению послужит, если дом обиходить. Слова деда вспомнила: «Богатство – грех перед Богом, бедность – грех перед людьми. Труженик был великий. Царствие ему небесное. Лена, не забыла, что такое матица? Потолочная опора. А конек, боров? Милые сердцу теплые слова из детства.

– Припоминаю. А соседская хата брошена. Остальное довершила природа. Без человека всё быстро приходит в запустение и негодность.

– Какая там хата. Так – одно название.

– Вдруг приедем, а там ни кола ни двора.

– Не страшись, на улице не останемся, кто-нибудь из родни приютит, – успокоила Лена.

– Пройтись бы по нашей улице. Водонапорная башня, следом сельсовет, затем почта и вот, наконец, хаты в рядок до самого магазина. С каждым домом что-то особенное связано. А помнишь ту пустую землянку-развалюху? Мы в ней прятались, залезая через пролом в соломенной крыше. Во дворе сушились распятые на веревке чьи-то мужские рубашки. Но мы их не пугались. А луг? Бывало, лежу на его бархате, рисую в голове прекрасные мечты, себя вижу в них и во мне крепнет уверенность. А высоко-высоко в небесной сини медленно проплывают крахмально-белые облака. И мне так хорошо! А почему, кто бы ответил… Да, это было нечто!

«Детство дается человеку, чтобы было на что опереться в трудные моменты жизни», – привычно промелькнуло в голове Лены.

«Детство человек вспоминает, когда впереди ему уже ничего не светит? Быстро-то как всё промелькнуло», – подумалось Инне.

– Ночь в деревне прекрасна. Улицы как вымерли. Звезды на черном небе – хоть рукой доставай. Плохие мысли в голове надолго не задерживаются… И вдруг разносится круговая перекличка собак. И всё так естественно-просто и радостно-тревожно.

– В деревне вроде вольней жизнь, но народ так зажат и завален работой, что от этой воли мало что остается. Это потому, что кроме домашнего хозяйства еще на производстве работают. Двойная нагрузка.

– Проделки мальчишек помню. Инна, ты любила их задирать. И не раз бывала наказана, но не сильно. Щадили, потому что девчонка. Соседи говорили: девка – оторви да брось. Ошибались. Каждое поколение мальчишек пыталось доказать превосходство физической силы над умом. А мы, девчонки, противились. Борьба шла с переменным успехом. Не только мы отступали и задавали стрекоча. Но все это было несерьезно. Играли так и потихоньку умнели.

– Некоторые городские уличные мальчишки гордились всякой ерундой: формой ушей, сильно выгнутыми пальцами, ранами, полученными по глупости, презрением к тем, кто ходил в музыкальную школу или в Дом пионеров. Раздетые зимой бегали в школу. Бахвалились своей нелепой смелостью.

– Так если больше нечем.

– Заступиться за девочку у них считалось постыдным, не мужским поступком.

– Я сельских друзей больше уважала. Честнее, трудолюбивее, надежнее были. А недостающий лоск ими в городе быстро приобретался. Через год приезжали красавцами на вечер встречи с учителями.

– Подросли, поумнели наши мальчишки. Прекрасными людьми стали.

– В деревне дети раньше взрослели, деля со взрослыми заботы. Времени на глупости у них мало было.

– Городские, те, что были хулиганистыми, тоже помаленьку умнели, – согласилась Инна.

– А помнишь то первое лето, когда тебя еще пускали с нами гулять? – со счастливой улыбкой перебила Лену Инна. – Мы играли в войну, в разведчиков. Сами придумывали правила игры и соблюдали уговоры неукоснительно. Знали в деревне каждый поворот, каждую развилку дорог. У всех были свои потайные места, куда могли спрятаться на случай «опасности».

– Никто не хотел быть немцем. Жребий бросали.

– Фильмы про войну любили. Костры разводили по осени на огородах. Сварганим, бывалоче, в солдатском котелке кулеш, сядем кружком, уминаем и воображаем себя партизанами.