Ремонт человеков

И подумаю о том, как я стала походить на мать.

Если, конечно, я доживу до того дня, а это зависит прежде всего от того, действительно ли он хочет меня убить.

Мать открывает дверь и я вхожу в квартиру.

Левая половина моей головы все еще мертва.

15

Единственное, чего я хочу — как можно скорее добраться до фотографий.

Хотя больше всего ненавижу рассматривать семейные альбомы.

Рассматривать чужие семейные альбомы и показывать свои.

Это не тот вариант подглядывания, который доставляет тебе удовольствие.

Он вообще ничего не доставляет, разве что ощущение тлена.

И все тех же иллюзий, от которых никто из нас не может избавиться.

Иллюзий любви и смерти.

Живые люди, которых давно нет в живых.

Пусть даже они все еще живы.

Они живы и они любят, хотя они давно уже мертвы.

Хотя бы по отношению к тем, которые любили.

За окном становится темно — это снег повалил крупными хлопьями.

Весна, сошедшая с ума, весна, похожая на меня, подобная мне, шизофреническая, параноидальная весна, хотя всегда плохо понимала разницу между шизофренией и паранойей, я не врач, я просто сходящая с ума тридцатишестилетняя женщина.

Которая приехала к своей матери только за одним — найти в куче старых семейных фотографий одну.

Про которую известно все, кроме одного — есть ли она на самом деле или нет, видела ли я ее когда–то или это тоже — иллюзия.

Мать говорит мне, что я хорошо выгляжу и я киваю.

Если бы она знала, как я выгляжу на самом деле, то она бы ужаснулась.

За последние два дня я стала не просто другой, за последние два дня той меня просто не стало.

Стала, стало, в левой половине головы опять возникает боль.

Но меня это радует, слишком долго в той комнате было темно и пусто, слишком долго я ничего не видела и ничего не знала.

Видимо, у кубика Седого есть самозарядное устройство. Он разряжается от перенапряжения и потом вновь заряжается, но только от чего?

Скорее всего, раз он в моем теле, то от меня.

Хотя это правильно, потому что кубик — мужского рода, а значит он тоже меня нагибает и трахает.

— Будешь обедать? — спрашивает мать.

— Я только что завтракала, — отвечаю ей и опять смотрю в тот угол серванта, где пылится альбом.

Хотя он не пылится, мать акуратистка и у нее все всегда сверкает. Мне повезло, что она сегодня не на работе.

Но я не знаю, как взять альбом в руки.

Я не хочу, чтобы она мне задавала вопросы.

Я давно уже не отвечаю на ее вопросы, как не спрашиваю и сама.

У нас светские отношения, хотя ее должна интересовать моя жизнь.

Должна.

А меня — ее.

И на самом деле она меня интересует, потому что мне интересно, что когда–нибудь будет со мной.

Например, климакс.

Наступил он у нее или нет.

И есть ли у нее желание до сих пор, или оно умерло.

А если есть, то как она его удовлетворяет?

Она давно уже постоянно не живет с мужчинами, но ведь тогда кто–то должен быть.

Любопытствующая, подглядывающая, пытающаяся хоть что–то узнать.

— Так ты будешь обедать? — опять спрашивает мать.

Я опять мотаю головой.

Я думаю о том, как заполучить в руки этот альбом.

В левой половине головы все нарастает и нарастает боль.

Как в предверии месячных, хотя они у меня были недавно.

Еще несколько дней, и трахать меня можно будет лишь с презервативом.

Хотя он терпеть не может презервативы, разве что для анального секса, но я терпеть не могу анальный секс.

По крайней мере, с ним он мне не нравится, а если когда–то и нравился, то не с ним, но я этого почти не помню.

У него слишком толстый и мне больно.

Хотя раз в три, а то и в два месяца, он доводит меня до того, что я покорно подставляю ему задницу.

Мачо натуралис, обожающий задницу своей жены.

Как он говорит — она у тебя такая белая и красивая.

У моей матери тоже красивая задница, до сих пор.

Я смотрю на мать и думаю о том, знает ли она, что это такое — анальный секс.

И болит ли у нее голова перед месячными.

И как она предохранялась, когда ей было надо предохранятся.

Пила ли таблетки или предпочитала презервативы.

Резинки.

Гандоны.

Одна моя знакомая настолько брезглива, что сосет только в презервативе.

Я это знаю наверняка — она мне сама рассказала об этом как–то вечером, когда мы пили у меня дом джин из банок.

Такой слабый, но в голове все равно туман.

Мы пили джин и говорили о всякой ерунде, а потом перешли на мужей и знакомых мужчин.

Она любит мужчин, по крайней мере, порою мне кажется, что она любит их больше меня.

Я люблю своего мужа, того самого, который хочет меня убить.

Я люблю его и боюсь его. Как боюсь сейчас того, что в левой половине головы опять возникнет картинка.

Но она должна возникнуть, кубик Седого стоит недешево и мне будет обидно, если он перестал работать.

Она говорила о своем муже, а потом призналась, что сосет у него только в презервативе.

Это было на третьей банке джина.

— Почему? — спросила я.

— Он пахнет, — сказала она, — и потом, я не люблю этот вкус.

— Вкус спермы, — уточнила я.

Она кивнула головой, а я подумала о том, как все это выглядит. Когда она берет член мужа в рот, а на нем резинка. Красная, желтая или зеленая. И с запахом — клубники, бананов или яблок. И как она заказывает мужу, что купить на этот вечер — с запахом бананов и желтые, или с ароматом яблок и зеленые.

И он послушно идет в аптеку.

Хотя, может, наоборот — это он сам выбирает запах и вкус предстоящего вечера.