Рената Флори

Оказалось, что окрестности освещены не только фонарями, но и луной. В ее ровном свете снег поблескивал на земле, крышах и соснах целыми россыпями синих и золотых искр. Было очень холодно, но это нисколько не угнетало, даже наоборот.

– Мороз! – радостно улыбнулась Рената. – Настоящий рождественский мороз, даже щеки колет, как в сказке. Градусов десять, наверное.

– Двадцать один, – сказал Дежнев.

– Не может быть! В двадцать один дышать ведь невозможно.

– Это у вас в Питере невозможно – влажность высокая. А у нас просто щеки колет. Сказочным образом, как вы романтично заметили.

– Опять вы дразнитесь! – укоризненно воскликнула Рената.

– Нисколько. Возьмите меня, пожалуйста, под руку. А то запнетесь в снегу.

– Спасибо.

Дорожки между дачами были расчищены широко, и идти рядом было просто. Высоко в соснах громко и зло вскрикнула какая-то птица.

– Кто это? – спросила Рената. – Сойка?

– Ворона.

– Ну почему же обязательно ворона?

– А других птиц здесь в эту пору года не бывает.

– Вот вы уж точно совсем не романтичны, – улыбнулась Рената.

– Еще бы не хватало, – хмыкнул Дежнев.

– Да и я ведь тоже, – сказала она. И вдруг вспомнила и снова улыбнулась: – А знаете, я однажды над Невским гусей видела.

– Домашних? – поинтересовался он.

– Нет, наверное, диких, – серьезно ответила Рената. Он улыбнулся своей малозаметной улыбкой. – Это было весной, и они летели с юга. Я шла по Невскому и услышала, как они пели в небе.

– Пели? – переспросил Дежнев.

– Ну, я не знаю, как это правильно называется. Но мне как-то не хочется называть это криком. Все-таки это было очень слаженно и красиво.

– Почему вы смутились? – тут же заметил он.

Рената вовсе не собиралась это объяснять. Но слова произнеслись сами собой, она даже не поняла, как.

– Потому что в пересказе это в самом деле звучит чересчур романтично. Мне было двадцать лет, я была влюблена и шла на свидание. И тут эти птичьи песни в небе… То есть я шла на работу, но все равно на свидание.

– Вы были влюблены в коллегу? – уточнил Дежнев.

– Алексей Андреевич, какое это имеет значение? – улыбнулась Рената.

– Вы правы. Никакого.

Они уже подошли к четвертой даче, на которой жили Рената и Тина. Совсем небольшая была эта сосновая «Москва».

– Спасибо, что проводили, – сказала Рената, отпуская руку Дежнева. – Все-таки я, оказывается, трусиха, – с некоторым удивлением добавила она. – А я и не знала. Или от беременности трусихой стала?

– Вы долго еще будете здесь жить?

– Неделю, не больше. Тине пора в больницу.

– Но вам ведь, вы говорили, не пора.

– Да мне как-то неудобно одной здесь оставаться…

– Почему? Из-за вашего состояния боитесь?

– Нет, состояние у меня вполне сносное. Но ведь это чужая дача.

– Вы эти ваши петербургские церемонии бросьте, – усмехнулся Дежнев.

– У вас здесь церемоний тоже хватает, – возразила Рената.

– Согласен. Но у нас они хоть и пожестче, зато внятные. Почему вы думаете, что Виталька будет возражать, чтобы вы жили на его даче? Он про нее и думать забыл, даже не знаю, с чего вдруг именно сейчас вспомнил?

– Но ведь и вы тоже именно сейчас вспомнили. Агния Львовна говорила, что вы сюда много лет не ездили.

– Я не вспомнил. Я Ире лекарство привез. Ей постоянно надо принимать лекарство, но она об этом забывает.

Рената, конечно, не стала спрашивать, что за лекарство постоянно требуется его сестре, хотя ее насторожил какой-то странный оттенок, прозвучавший в его голосе.

– У вас очень хорошо, – сказала она. И добавила, улыбнувшись: – Очень спокойная эта ваша «Москва». Вы правы, Алексей, глупые церемонии здесь совсем ни к чему. Я поговорю с Виталием Витальевичем.

Глава 16

– Не может быть, не может!.. Рената!.. Я… Этого не может быть!

Виталик упал в кресло, стоящее в маленьком палатном холле, и закрыл лицо руками. Пальцы его дрожали, плечи тоже, а лысина, которая просвечивала сквозь редкие волосы на макушке, была свекольного цвета. Рената даже испугалась, не случился бы у него удар.

– Виталий, ну почему же не может? – Она наклонилась к его багровой лысине. – Вы же так этого ждали. Вот оно и произошло. Тина родила. У вас дочка, Виталик!

– Я все равно н-не в-верил… – заикаясь, проговорил он. – Даже когда на ее живот смотрел… Это правда, что она родила, а?

Тон, которым он это произнес, отдавал безумием. Впрочем, это было какое-то детское и потому не страшное безумие.

– Правда, Виталик, – улыбнулась Рената. – Тина родила дочку.

– Но она же здорова? – Теперь в его голосе послышался испуг, и тоже совсем детский. – Правда же, что она здорова? То есть они обе. Вы меня не обманываете?

– Они обе совершенно здоровы. Девочка чудесная, крепенькая, щечки как у хомячка, и при этом совершенная красавица.

– Она ведь считает, что я жертву какую-то принес…

Это Виталик произнес словно бы не для Ренаты, а продолжая какой-то свой разговор непонятно с кем.

– Кто считает, девочка? – удивилась Рената.

– Да нет же – Тина. Она всегда думала, что мне не надо было на ней жениться. Говорила, что она, мол, проблемная во всех отношениях – и насчет характера, и возраст, и образования нет, и забеременеть никак не могла… И что она, мол, отлично это все понимает. А я мог бы любую красотку молоденькую, свою, московскую, выбрать и проблем никаких не иметь. Но это же не так! – с неожиданной для него страстью воскликнул Виталик. – Образование, возраст… Разве в этом дело? Я ее как только увидел – там, в Белгороде, когда в универмаг тот зашел, где она работала, – то сразу понял… – Виталик замялся, видимо, не находя слов, чтобы объяснить, что именно он понял, увидев Тину. – Она была такая женщина… Женщина «иди ко мне», понимаете? – Он наконец нашел нужные слова и страшно обрадовался их точности. – Этому невозможно было сопротивляться, да я и не хотел. Я пошел, и все. А они правда здоровы, вы уверены?

Его тон снова переменился на этой последней фразе – из экзальтации опять сорвался в опаску.

– Уверена, – кивнула Рената. – И все врачи уверены. Об этом вы можете не беспокоиться, Виталий. И вообще, вам надо отдохнуть. Тина спит, девочка ваша спит, и вы прилягте.

Все время, что длились Тинины схватки, десять часов подряд, Виталик не отходил от нее ни на минуту. И все то время, когда она уже рожала, он сидел в коридоре. Точнее, не сидел, а ходил как заведенный, то и дело останавливаясь и хватаясь руками за голову.