Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота

Во всяком случае, согласно «роману об аббате Соньере», деревенский кюре и Эмиль Оффе быстро нашли общий язык: именно Оффе ввел Соньера в круг светских и оккультных обществ и познакомил аббата с жизнью столичных салонов. «Занимательные беседы, непрекращающиеся горячие споры за рюмочкой коньяка: ничего беспокоящего или тревожащего, что могло бы нарушить атмосферу, царившую в этих благонамеренных салонах». [40] В результате Беранже Соньер оказался в замкнутом кружке людей, объединенных «духовным лидером» Жюлем Буа, в котором он встретил Клода Дебюсси и других знаменитых людей того времени.

40

Jean Robin. La Colline envo^ute, Paris, Tr'edaniel, 1982, p. 24.

Жюль Буа — личность не менее загадочная, чем Эмиль Оффе. Друг большинства поэтов-символистов и тех, кто становился «декадентами», Жюль Буа с одинаковой легкостью посещал и иллюминатов, и розенкрейцеров, и франкмасонов, придерживающихся разных обрядов. Более того, это не помешало ему создать собственное общество, придерживающееся идей сатанистов. [41] Не стоит забывать и о его произведениях, названия которых говорят сами за себя: «Невидимый мир», «По ту сторону неизвестных сил» и «Сатанизм и магия». И все же известность пришла к Жюлю Буа не только в результате писательских усилий: он был замешан во множестве дел, с одним из которых читателю стоит ознакомиться, чтобы понять, каков был тот мир, в котором очутился Соньер во время своего пребывания в Париже.

41

«Сатанизм» в понимании многих связан с действиями эротикоманиакального характера, оскверняющими христианские ритуалы. Однако в нашем случае речь идет о другом роде «сатанизма»: это не богохульство ради удовольствия, практикуемое безбожниками. Речь идет о восхвалении Существа Тьмы, то есть Сатаны, незаконно свергнутого Богом с небесного престола.Низвергнутый во мрак Сатана является олицетворением (разумеется, для последователей секты) надежды на возврат и обновление мира, поскольку первоначальный бог — это Сатана, в то время как Бог Отец всего лишь узурпатор его власти. Можно даже сказать, что такое утверждение напоминает «перевернутую» катарскую доктрину: падший ангел — это жертва, в то время как Зло (метафизическое или иное) появилось в результате Божьего захвата мира. К тому же в сатанизме Жюля Буа можно разглядеть черты мифа о «Великом Монархе»: грядущий властелин мира, в настоящее время заключенный во мраке, в один прекрасный день вернется, чтобы вернуть обезумевший мир в привычное равновесие. Как видно, доктрины сатанистов не лишены мифологической поддержки.

Речь пойдет о поединке между Жюлем Буа и другим оккультистом, Станиславом де Гюайта, причиной которого стала гнусная безумная выходка аббата Буллана. Этот священник, когда-то бывший примерным христианином, сделав своей ученицей и любовницей монахиню из Салетты, основал довольно странное сообщество, чьи сексуальные и магические обряды прекрасно уживались с богословским учением: смесь, заставившая содрогнуться христианских монахов-пуристов. Вот что написал об этом «деле» Жан-Люк Шомей: «Друг Мориса Барре маркиз Станислав де Гюайта был обвинен другим оккультистом, приходившимся другом Гюисмансу: это был аббат Буллан, лишенный духовного сана. Он обвинил маркиза в черной магии и призвал осудить его, даже созвав ради этого „судилище“. В результате этого состоялся „поединок волшебников“, о котором впоследствии вспоминал Барре: „Однажды вечером Гюайта слепил из воска фигурку и пронзил ее иголкой, чтобы накликать порчу на лионского священника, использовавшего секреты Каббалы в дурных целях. В ответ священник сглазил своего противника, желая ослепить его, но Гюайта принял меры и в свою очередь навел порчу на аббата, что обернулось для последнего смертью. Таков был конец этого поединка“. На самом же деле, 3 января 1893 года аббат Буллан умер от удара молнии. Как только это произошло, в дело вмешался Жюль Буа, написав в газете следующее: „Меня уверили в том, что маркиз де Гюайта, живущий в одиночестве и чуждающийся людей, умело пользовался ядами, он выпаривал их и мог рассеивать яд в пространстве. Не желая вменять что-либо в вину кому-либо, я лишь прошу объяснить причину такой смерти“. Ознакомившись со статьей, Станислав де Поайта направил к Жюлю Буа своих секундантов». [42] Стоит ли говорить, что этот поединок проходил в необычных условиях: еще до того, как Жюль Буа добрался до места дуэли, с ним произошли сразу два несчастных случая, отчего перед маркизом он предстал уже будучи в крови. Пули, которыми обменялись дуэлянты, не принесли вреда ни тому, ни другому, но честь была спасена.

42

J.-L. Chaumeil. Le Tr'eor du Triangle d’Or, Paris, Lefeufre, 1979, p. 104–105.

Эпизод из жизни Жюля Буа был упомянут лишь затем, чтобы пояснить, в какой странной среде оказался Беранже Соньер. Однако не происходило ли подобное и в далеких Корбьерах, в самом сердце департамента Од? Действительно, аббат Соньер, будучи священником, прекрасно знал о некоторых колдовских обрядах, бытовавших в его родном Разе. Вряд ли наш священник был экзорцистом (это довольно опасное занятие было предназначено для более сильных церковников), но он, скорее всего, был в курсе того, что происходило в деревеньках его бедного прихода. «В землях Од всегда находили приют колдуны и ведьмы. Думаю, епископство Каркасона не станет обвинять нас во лжи, если мы скажем, что в этих долинах запрещенных обрядовбыло гораздо больше, чем в других местах. Аббат Соньер, уроженец этого края, понимавший нравы и привычки его жителей, не мог не знать того, что большинство ритуалов ведьм представляет собой религиозные обряды, проводимые в обратной последовательности. В материалах любого фольклориста, за неимением экзорцистов, [43] можно найти множество молитв, произносимых в обратном порядке. Столь же часты истории о старухах, которые останавливаются и молятся перед каждой из картин, изображающих этапы крестного пути, но при этом поворачиваются к ним спиной, бормоча неприятные для слуха угрозы». [44] Более того, разве сам аббат Соньер не перевернул «вестготскую» колонну, устанавливая ее перед храмом? Разве не он расположил картины, изображающие этапы крестного пути, в обратном порядке? Без сомнения, он не упустил из вида то, что связывает деревенское колдовство с магией «декадентов», «символистов» и других «посвященных», наполнивших «весь Париж» конца XIX века…

43

Об этой теме подробно см.: Jean-Baptiste Thiers. Trait'e des Superstitions, Paris, 'ed. du Sycomore, 1984.

44

Jean Robin. Rennes-le-Ch^ateau, p. 144.

Несмотря на легкий испуг, вызванный нравами парижского света, аббат Соньер прекрасно понимает, что Жюль Буа и его друзья всеми силами стремятся к тому, чтобы управлять этими «психическими», неуловимыми и невидимыми силами, чьими секретами они намерены овладеть. Клод Дебюсси, Стефан Малларме, Морис Метерлинк и Морис Леблан всегда окружены тесной толпой литераторов, почитателей и влиятельных вдохновительниц, таких как Жоржета Леблан или оперная дива Эмма Кальве, бывшая в то время любовницей Жюля Буа. Этот модный бомонд общается с членами Теософского общества, розенкрейцерами и масонами, соблюдающими древний шотландский общепринятый ритуал; они увлечены спиритизмом, им близки «еретики», то есть те, кто толкует на свой лад священные канонические тексты (такая позиция ясно выражена в произведениях Реми де Гурмона и Гюисманса). Наивысшей степенью снобизма становится присутствие на сеансе черной магии или даже на черных мессах. В душах этого высшего общества царит «Парцифаль» Вагнера, вызывающий непреодолимое желание увидеть и услышать эту оперу-литургию в Байрейте (в 1914 году, по желанию Козимы Вагнер, эту странную оперу, полную темного очарования, имеют право ставить лишь в Байрейтском театре). Вагнером пропитано все: «Фервал» Винсента д'Инди (своего рода французский «ремейк» «Парцифаля»), «Сигурд» Луи-Этьена-Эрнеста Рейера, в котором легко угадывается влияние оперной тетралогии «Кольцо Нибелунга», и даже творческие замыслы Клода Дебюсси, в то время увлеченного как легендой о Тристане, так и черновыми набросками «Пелеаса и Мелисанды» Мориса Метерлинка. В моду вновь входит средневековье: это уже не то выспренное к нему отношение, царившее в эпоху романтизма, но утонченное, «символическое» его понимание, попытка разгадать смысл трудных для восприятия текстов. Увлечение средневековьем накладывает свой отпечаток даже на архитектурный облик Парижа: знаменитый «стиль модерн» есть не что иное, как неоготический стиль, в который внесли поправки в соответствии с умозрительными эзотерическими построениями.

Такова парижская салонная атмосфера конца века… В таком случае почему звездой всех этих нескончаемых светских раутов неожиданно становится никому не известный, незаметный кюре Ренн-ле-Шато, попавший в высший свет по воле случая, благодаря Эмилю Оффе? Смущенный аббат спрашивает себя, что нужно от него всем этим светским львам и львицам. Но он хорошо помнит слова аббата Буде: высокопоставленные лица предложат ему выполнить некую миссию, благодаря которой он сможет разбогатеть. Не то чтобы Беранже Соньер любит деньги: они нужны ему лишь для того, чтобы вложить их в Ренн-ле-Шато, обустроить не только храм, но и всю деревню. Поэтому, несмотря на все свое смущение, аббат внимательно прислушивается к тому, что говорят ему завсегдатаи салона, в речах которых порой проскальзывают туманные намеки.

Он изо всех сил старается понять их суть — в то время как чарующий голос Эммы Кальве проникает в его душу гораздо глубже, чем хотелось бы. Эмма Кальве… Одна из прославленных оперных певиц своего времени, чей талант, по утверждению ее современников, не имеет себе равных. Ее имя не сходит с уст салонной публики. У фаворитки модных парижских салонов Эммы Кальве теплые дружеские отношения с Клодом Дебюсси, который просит ее пропеть некоторые из его мелодий. Наконец, она любовница Жюля Буа. Однако близкие друзья этого человека увлечены эзотерическими и герметическими учениями, не говоря о магии. В таком случае не принадлежит ли к таинственному братству, в чьих руках оказался Соньер, и Эмма Кальве? Настоящее имя Эммы — Кальва, измененное дивой в угоду благозвучию; она дальняя родственница Мелани Кальва, пастушки из Салетты, героини «апокрифических явлений» Девы Марии, [45] бывшей прекрасным подспорьем реакционеров середины XIX века.

45

В ходе сенсационного процесса выяснилось, что Жан-Мари Вианне, кюре Ара, получил признание пастуха, заявившего, что он ничего не видел. Испытывая отвращение к скандалу, поднявшемуся вокруг этих ложных «явлений», кюре Ара обратился с жалобой к епископу Гренобля. В ответ его учтиво попросили вернуться к себе домой и помалкивать.

Так Беранже Соньер становится возлюбленным (и. возможно, любовником) Эммы Кальве. Была ли это любовь с первого взгляда? Или же Эмма Кальве, называвшая Соньера не иначе как «мой маленький провинциальный кюре», действовала по приказу Жюля Буа и таинственного братства, желавшего провести кюре и управлять им? Эти предположения не противоречат друг другу. Впоследствии Эмма Кальве будет навещать священника в Ренн-ле-Шато. Одно время полагали, что благодаря щедрости и великодушию аббата певица могла купить в этих краях замок, о котором она мечтала. Полагали даже, что у нее был ребенок от Соньера, но это не доказано.

Однако, несмотря на внезапно вспыхнувшую любовь к Эмме Кальве, кюре Ренн-ле-Шато помнит о своем предназначении. Аббат Биель при помощи Эмиля Оффе наконец изучил манускрипты. Оба эксперта сообщают аббату, что три манускрипта не представляют никакой ценности, но четвертый (та самая таинственная родословная) — документ чрезвычайной важности. В результате Соньеру предложена сделка: манускрипт остается в Париже, в то время как в обмен на этот документ аббат получает некие указания, благодаря которым он сможет найти утерянное сокровище. Беранже Соньер соглашается. Кто мог бы поступить иначе? Несчастный кюре прекрасно понимает, что он стал звеном в цепи какой-то сложной махинации и разорвать эту цепь практически невозможно. К тому же цель оправдывает средства, а его цель неизменна — улучшить, облагородить свой приход.

Надо думать, что эксперты, поставившие перед ним этот выбор, объяснили священнику некоторые отрывки в манускриптах и предоставили ему обещанные указания: иначе, чем в противном случае можно объяснить неожиданное увлечение Соньера Лувром, внезапно вспыхнувшее к концу его «парижских каникул»? До сего момента он не проявлял никакого интереса к живописи, но теперь он вновь и вновь наведывается в галерею, где висит полотно Никола Пуссена «Аркадские пастухи». Впрочем, его интересует не только это произведение, столь же притягательной силой для него обладает полотно Теньера и анонимный портрет папы Целестина V, недолгое время занимавшего папский престол в конце XIII века. Что привлекло Соньера в этих картинах?

Вероятно, рассматривание картин не приносит желаемого результата, поскольку священник приобретает их репродукции. Более всего его волнуют «Аркадские пастухи», словно в картине скрыто некое указание, о котором поведали ему два «искусителя», посоветовав изучить полотно наивнимательнейшим образом. В то время он еще не знает, что неподалеку от его прихода, у дороги в Арк, будет сооружена гробница, как две капли воды похожая на ту, что изображена на картине Пуссена. Но знает ли он, какая история была связана с этим полотном в XVII веке? Когда покровитель Пуссена Никола Фуке был упрятан за решетку, Людовик XIV, предпринявший поиски «Аркадских пастухов» не успокоился до тех пор, пока эта картина не заняла место в его личной коллекции в Версале…