Репетиции

В лесу недалеко от крепости они скрыто соорудили большой железный таран, чтобы на рассвете попытаться разрушить стену и начать штурм. Но кто-то из евреев, заметив их, поднял тревогу, Чвертинский и гаон вовремя прислали помощь, и осажденным вновь удалось отбросить казаков и обратить их в бегство. После этой неудачи Гуня понял, что он только напрасно теряет время и людей. Казаки устроили круг и решили попробовать договориться с поляками. В ту же ночь они с верным человеком послали Чвертинскому дружеское письмо, обещая ему и другим панам мир с условием, что они дадут им в виде выкупа еврейское добро. Коротко посовещавшись, поляки на эту сделку согласились.

Аннет в ту ночь была у князя. На рассвете она прибежала к Сертану и стала умолять его пойти и предупредить евреев. Сначала он убеждал ее, что поляки одумаются, что они люди чести, но видел, что она не верит. Тогда он сказал ей, что если все так, как она ему рассказала, и казаки с поляками действительно сговорились, ничего уже не поправишь. Если он, Сертан, предупредит евреев, может быть, они и сумеют одолеть поляков, может, поляки одолеют их, в любом случае в одиночку против казаков ни тем, ни другим не выстоять. И еще он, смеясь, пошутил, что если Рувим Христос, Господь защитит евреев и не допустит их гибели. Ему показалось, что последним он ее убедил и она не пойдет к Рувиму, но тут же увидел, что ошибся. Тогда он схватил ее и, целуя, повалил на постель. Она поняла, что сейчас он возьмет ее, и, когда он вошел, заплакала, стала гладить его по голове: он был у нее первый, и когда-то давно она его любила. Потом он согласился сделать, как она хочет.

Ночью Сертан был у гаона, тот выслушал его, но своим ничего не сказал. На рассвете поляки принялись поодиночке вызывать евреев и обезоруживать их. Когда евреи поняли, что поляки сговорились с казаками и их предали, они хотели перебить панов и дальше сражаться с врагом.

Их было больше, и поляки видели, что, если дойдет до схватки, им не устоять. Евреи вытащили сабли, и тут гаон громким голосом остановил их. Он сказал: «Слушайте, мои братья и народ мой! Мы находимся в изгнании, рассеянные между племенами: если уж вы поднимете руку на панов здесь, то другие государи услышат это и отомстят за них, Боже упаси, прочим нашим братьям-изгнанникам.

А посему, если это несчастье послано Небом, то примите сию кару с покорностью — ведь мы не лучше наших единоверцев. Да внушит Всемогущий врагам милость к нам!»

Евреи подчинились ему и больше не противились полякам, они отдали оружие, а затем принесли на площадь все деньги и драгоценности, которые у них были.

Когда казаки вошли в город, Чвертинский сказал им: «Вот вам то, что вы требовали». Казаки забрали и поделили добро, а потом приказали князю, чтобы евреи были посажены в острог. Через три дня они велели панам, чтобы те выдали им евреев. Поляки боялись перечить и послушались их. Казаки вывели евреев из города, заперли в большом саду, поставили сторожей и ушли.

Среди евреев было три гаона: Лазарь, Соломон и Хаим, которые все время молили и увещевали народ освятить имя Божие и не изменять вере. Народ отвечал им единогласно: «Внемли, Израиль, Господь наш — Бог един! Как в ваших сердцах нет никого, кроме одного Бога, точно так же и в наших — только Единый!»

Утром в сад пришел посланный от казаков, он воткнул знамя в землю и громогласно объявил: «Желающие переменить веру останутся в живых, пусть таковые сядут под это знамя!». Троекратно воззвав и увидев, что никто из евреев не встал, он отворил ворота, в сад на конях въехали казаки и перебили всех, кто там был.

Убив евреев, казаки решили захватить городской замок. Поляки тогда сказали им: «Ведь вы поклялись нам, и теперь возьмете грех на душу, если вероломно нарушите договор».

На это казаки ответили: «Поделом вам! Как вы изменили евреям, так и мы поступим с вами».

Поляки со стен начали стрелять, но казаки ухитрились зажечь замок и, взяв его штурмом, перебили поляков. Последним они расправились с Чвертинским. Перед тем, как умертвить князя, они при нем изнасиловали его жену и двух дочерей, потом к нему подошел один из его крепостных, мельник, снял шапку и, насмешливо поклонившись, сказал:

«Что вельможный князь прикажет?» — И тут же закричал: «Встань со своего кресла, а я сяду, чтобы повелевать тобою».

Но Чвертинский, распухнув от водянки, подняться не мог. Тогда мельник стащил его на пол и на пороге пилой отрезал голову.

Кончая описание тульчинской резни, Сертан отметил в дневнике, что Бог воздал полякам за измену, и еще: узнав, что произошло в Тульчине, другие поляки признали кару заслуженной, с того времени они были с евреями заодно и ни разу не выдали их казакам. Даже когда те клялись, что не причинят вреда никому, кроме евреев, поляки им уже не верили. Не случись этого, от евреев не осталось бы и помину.

Через два дня после резни Гуня послал одного из казаков в сад, и тот принялся кричать, что всякий еврей, если он жив, может без опасений встать и идти, куда хочет. Поднялось около трехсот человек, которые, чтобы спастись, легли между мертвыми. Они были измучены голодом и жаждой; больные и раненые, босые и нагие, добрались они до города, где мещане оказали им помощь и отпустили на волю.

Когда казаки убили панов, Сертан был уверен, что они точно так же расправятся и с ними. Их и вправду схватили, обобрали до нитки, но тут один из казаков, кажется, тот же мельник, что расправился с Чвертинским, крикнул, что теперь, перебив поляков, они сами стали как паны, и веселиться тоже будут как паны. Остальным это понравилось, и они никого не тронули.

Вечером Гуня позвал Сертана к себе и сказал, что войско хочет смотреть его комедии, но чтобы играли не хуже, чем перед поляками, иначе казаки обидятся, и тогда их будет трудно остановить.

Во всех спектаклях была занята Аннет, и Сертан не знал, сможет ли она играть после смерти Рувима. Пока он был у Гуни, Аннет ушла и вернулась только утром. Потом Сертан узнал, что ночь она провела с казаком, который в саду помог ей разыскать среди других тел тело Рувима и похоронить его на еврейском кладбище.

Свои роли Аннет и при Гуне отыграла почти так же хорошо, как обычно, и Сертан думал, что если они уедут из города, она постепенно оправится. Но уехать из Тульчина ей было не суждено.

Когда Гуня ушел из города, в крепости остался лишь маленький гарнизон, театр никто не задерживал, но вокруг мародерствовали десятки шаек и тронуться не было никакой возможности. Они прожили в Тульчине еще три месяца и наконец дождались идущего на север польского отряда, который выбил казаков из города. Командовал им племянник Конецпольского. Сертан его хорошо знал, и тот согласился взять труппу с собой. Удача была редкая и отказаться было непростительно. Но Аннет к тому времени ехать с ними уже не могла. Недели две назад она заболела и была совсем плоха. Поляки и Сертан отвезли Аннет в небольшой православный монастырь, единственный уцелевший в округе, и уговорили монахинь принять ее. Сертан оставил ей достаточно денег, и они решили, что как только она выздоровеет и дороги сделаются безопасными, он приедет за ней. Через год он действительно добрался до этого монастыря и из надписи на могильном камне узнал, что после его отъезда Аннет прожила всего два дня.

Собственно говоря, то, что Сертан рассказывал крестьянам о евреях, было режиссерским приемом, которым он по праву гордился; ему даже не приходило в голову, что он может быть обвинен в ереси, но такая попытка была. Правда, перед Никоном он легко оправдался и все объяснил, и лишь затем, когда он уже открестился и высмеял предположение, что он, Сертан, может проповедовать еврейскую веру, и Никон с ним согласился и тоже смеялся, сам Сертан вдруг стал почти неотвязно думать о вере евреев, об их преданности Богу, о Рувиме, так похожем на Христа, о том, почему они пошли на смерть, а не перебили предавших их поляков. То, что он говорил актерам, оказалось настолько хитро построенным, хитро и умело, что что-то начало происходить в нем самом, возможно, то же, что и в Аннет. Он тогда испугался, прервал с актерами разговоры о евреях, убеждая себя, что хватит, но думал о них все чаще и неотвязнее. Завернутый в плащаницу, как Христос, Рувим преследовал его, и Сертану снилось по ночам, что ему, Сертану, довелось быть рядом, и когда убивали, и когда погребали Христа.