Репетиция Апокалипсиса
Шрифт:
— Ну хорошо, — погладила она его по голове, — я не верю, что эти деньги нужны были тебе на какую-нибудь гадость. В прошлый раз ты унёс свою копилку на приют для животных. А сейчас что?
— Пообещай, что никому не скажешь.
— Я уже, как ты заметил, — кивнула на отцовский плащ в прихожей, — никому не сказала.
— Мам, эти деньги нужны были другу, его за них могли бы убить. Карточный долг, — он произнёс последнюю фразу так, словно сам был завзятым игроком. — Но он больше не будет играть.
Мать в этот момент смотрела на него, как на инопланетянина.
— Он вернёт…
— Да ладно, — вдруг легко и спокойно сказала мама, и Пантелей понял, что прощён. Прощён мамой, но сам себя он простить не мог. До сих пор.
Из тревожащих совесть воспоминаний Пантелея вывела Даша. Наверное, она стояла уже несколько минут, привалившись плечом к косяку дверного проёма, и не решалась потревожить доктора. Он увидел её сначала как смутное, расплывающееся очертание и даже испугался, что кто-то из печальных видений посетил его, ведь многие жаловались на подобные наваждения в этот день. Но потом рассмотрел Дашу.
— Извините, — девушка поняла, что Пантелей вернулся на землю, — я боялась, что помешаю. Серёжа уснул, бабушка от усталости легла на свободную койку в палате с пенсионерками. А я… не знаю, что делать. Домой идти или тоже здесь остаться. Одной, честно говоря, страшно. Побродила по кабинетам — жуть. Пустота. Гулкая такая. Жизнь, там, где она есть, как будто в комочек сжалась.
— Поэтично вы говорите…
— Да ну! Обычно. Сленг надоедает, как перловка. Ненавижу перловку, а бабушка её в пост готовит. Без масла, представляете?
— Нет. Я как-то на пищевую составляющую в посты не ориентируюсь. Ем, что дают. Мне некогда. А вы?..
— Меня Дашей зовут, я уже говорила, и можно на «ты».
— И меня можно на «ты». Я Пантелей.
— Знаю. Мы уже, по-моему, раза три за сегодняшний день знакомились. Там, — Даша мотнула головой в полумрак коридора, — этот бандит просил вас зайти. Скучно ему, видите ли. Телевизор не работает. Я книг ему принесла. А он, похоже, по слогам читает. Брр… Страшный человек какой-то. С таким превосходством на всех смотрит, как будто имеет право убить всякого.
— Да нет, он хороший.
— Ну да!
— Я понимаю, что в это не верится. Во всяком случае, он просто не знает, что может быть хорошим. Добрым даже. В душе, я так полагаю, есть разные коридоры, разные двери. А он шёл всё время в одну сторону и никогда не знал, что есть другая. Совесть ему, конечно, подсказывала, она каждому подсказывает, но он специально глушил её. Специально заставлял молчать и даже упражнялся в этом, как спортсмен.
— Зачем?
— Чтобы соответствовать тому миру, в котором вынужден был жить.
— Кто его заставлял жить в таком мире?
— Мы.
— Мы? Я никого не заставляла.
— Конечно, если посмотреть с внешней стороны, никто никого не заставляет. А если вспомнить, сколько раз каждый из нас прошёл мимо чужой беды, отвернулся, не оказал помощь, просто не сказал доброго слова, когда это было нужно, не заступился, не сказал правды, потому что предпочёл молчать, да мало ли ещё чего!.. Несделанное добро позволяет занимать это место злу. Понимаете?
— Не совсем…
— Закон сохранения энергии. Фундаментальный закон.
—
Помню.— В духовном мире всё так же. Не родилось добро, на его месте рождается зло. Тут же занимает пространство. Вакуум — это наше внешнее видение. А в действительности вакуума нет.
— Несделанное добро позволяет занимать это место злу, — задумчиво повторила Даша, потом вдруг тут же нашла противоречие: — А если перед человеком дилемма — надо сделать два добрых дела одновременно и оба не терпят отлагательств?
— Знаете, Даша, вы…
— Ты… — поправила в который раз Даша.
— Бог каждому даёт крест по силам.
— Бабушка сто раз говорила.
— Правильно говорила.
— Ну тогда другое: иду я, скажем, в храм на службу, а в это же время я могла бы помогать сирым и убогим? Что Богу важнее — обряд или дело?
— Думаю, дело, — сам озадачился Пантелей, — но и дело можно делать с молитвой. Вот, сегодня архиепископ Лука…
— Так он здесь точно был?
— Так же, как вы… как ты.
— Круто. Значит, чудеса всё-таки бывают. Бабушка требовала от меня, чтоб я никогда на них не ориентировалась, не ждала чудес. Но ведь жить так скучно. Вот только не надо, — опередила Даша мысль молодого доктора, — про ежедневное чудо солнечного восхода, про чудо любви и рождения детей. Читала, знаю. Всю эту лирику я вам могу сама озвучить.
— Не вам, а тебе, — поправил в свою очередь Пантелей.
— А я как сказала?
— Да я, в сущности, не против чуда. Даже наоборот. Особенно если светлое… доброе…
— Я уже сегодня насмотрелась, — вспомнила утро Даша, — и Серёжа вот… да и у вас тут, чудеса-глупости.
— В смысле?
— Дверь открываю, а там кирпичная стена. Только в России так могут построить.
— Где это?
— Да на первом этаже.
— Не помню такой, — задумался Пантелей.
— Ну, может, заложили что. Кабинет какой расширили, другую пробили… Это уж я так. Как вспомню, что в очередях здесь сидела да ещё с температурой, так хочется что-нибудь плохое о больнице и врачах сказать, о медсёстрах, которые хамят.
— Вам тут часто хамили?
— Ну… — смутилась Даша, — почти никогда. Но говорили-то об этом многие. Почти все.
— Понятно, — вздохнул Пантелей, — очереди… А вы когда-нибудь тридцать пять — сорок больных в день принимали? Выходишь из кабинета после работы: уже полчаса или час как приём закончился, а у дверей ещё люди сидят. И смотрят на тебя: кто с надеждой, кто с обидой — очередь до него не дошла…
— Ну да… — как-то сразу согласилась Даша. — И зарплата, наверное, так себе…
— Так… и не себе… — улыбнулся Пантелей.
— Можно, я где-нибудь прилягу? Вообще не знаю, куда себя деть: мобильники не работают, телевизоры и радио молчат. Девятнадцатый век!..
— Это же хорошо, наконец-то люди увидят друг друга и поговорят о чём-то более важном, чем цены, товары или сериалы. Знаешь, Даша, я последнее время даже не знал, о чём говорить…
— А я только с Тёмой разговаривала.
— Тёмой?
— Артём. Мой друг. Он в другом городе учится.
— А-а, — понимающе потянул Пантелей. — Вон тот диван свободен. Я сейчас принесу подушку и одеяло.