Реплика

На этом Фетисова прервалась — то ли взяла интригующую паузу, то ли, что ближе к истине, просто остановилась, чтобы перевести дыхание. По ходу её повествования Алексея Борисовича всё больше одолевало недоумение. Ни о чём — то есть вообще ни о чём! — этом он слыхом не слыхивал. У него просто в голове не укладывалось, как такое могло получиться, что он начитанный взрослый человек с высшим образованием ничего этого не знал? Котовский, Чапаев, Пархоменко… Это ж герои, на которых воспитано целое поколение — его поколение. В них играли с малолетства, о них написаны книги, сняты фильмы, и вроде бы, всё давным-давно должно быть известно. А что на поверку? Копни чуть глубже, и выясняется, что по сути ни черта мы о них не знаем, кроме имён…

— Невесёлая история, — заполняя возникшую паузу, пробормотал Кузин, непонятно даже что, имея в виду: то ли печальную участь останков Котовского, то ли собственное неведение на сей счёт.

— Уж не знаю, хорошо это или плохо, только она имела продолжение. — Вывел его из задумчивости голос Марины Олеговны. — Кто-то из рабочих железнодорожного депо… кто именно, не скажу, не помню… опознал останки Котовского, сложил их в мешок и сохранял вплоть до прихода Красной арии в сорок четвёртом году… Можете себе представить, в каком плачевном состоянии они находились. После освобождения города останки Котовского уже в обычном гробу снова поместили в погребальную камеру. А мемориальный комплекс — правда, несколько меньшего размера, чем он был прежде, да и вообще мало на него похожий, — восстановили в 1965 году. Я присутствовала на открытии монумента. Кстати, там же я и познакомилась с Григорием Григорьевичем Котовским. Вот, пожалуй, и всё, — подвела итог своему повествованию Фирсова.

Действительно, пора бы и откланяться, рассудил Алексей Борисович, на свой лад истолковав последние слова — дольше злоупотреблять её временем просто-таки неприлично.

— Спасибо вам, Марина Олеговна! Извините, что отвлёк от дел… — приступил к процедуре прощания Алексей Борисович.

— Скажете тоже! — Отмахнулась она. — Какие дела у пенсионера! Рада была помочь — не уверена, что смогла…

— Смогли, даже не сомневайтесь, — ничуть не погрешив против истины, уверил её Кузин, за час общения с этой незаурядной женщиной узнавший о Котовском в разы больше, чем за предыдущие сорок восемь лет своей жизни, и уже собрался было сказать «до свидания», но снова что-то его остановило.

Бог знает почему, вспомнилось непонятное словечко, брошенное «Бесом» на Ленинском, 62. Чем чёрт не шутить, вдруг она знает? Спрошу, решил Кузин.

— Понимаю, что обращаюсь не по адресу, но вы случайно не знаете, что может означать слово «фурмоса» или «фрумоса»? Правда, за точность воспроизведения не поручусь.

Марина Олеговна удивлённо вздёрнула брови — похоже, ей в отличие от муровского опера, слово не казалось столь уж непонятным.

— А где вы это слышали?

Не углубляясь в детали, Кузин пояснил, что нечто похожее одна из потерпевших услышала от «Беса», когда бандиты хозяйничали у неё дома.

— Очень может быть, что он сказал «фрумосэ»… — предположила Фирсова. — Кстати, это первое, что пришло мне в голову, когда вы спросили.

— И что сие означает? — полюбопытствовал Кузин.

— Красивая, — просто ответила женщина.

— Это по-каковски же? — спросил Алексей Борисович.

— По-молдавски, — пояснила Марина Олеговна. — Ни к кое-случае не претендую на точное знание, но в 1948 году, как вам известно, я несколько месяцев провела в Кишинёве. Я была молода и недурна собой. К тому же светленькая. А поскольку южные мужчины падки на блондинок, они мне проходу не давали со своим «фоартэ фрумосэ», что означает: очень красивая.

— Не сомневаюсь, что у них для этого были веские основания… — польстил ей Кузин, рассудив про себя, а лыко-то в строку — почему бы серёжке не быть красивой? — и очень может статься, что «Бес» к нам прибыл из Молдавии, опять же, в версию родства с Котовским такое предположение вполне укладывается…

— Ну что? Подходит вам такой перевод? — поинтересовалась Фирсова.

— Вполне. — Кивнул Кузин.

Надеешься сорвать куш, будь готов заплатить

Последнее время кабинет почти постоянно находился в единоличном распоряжении Кузина. Закупры то вместе, то порознь, мотались по городу, проверяя нет-нет да всплывающую пусть даже самую ничтожную информацию, о якобы засветившемся то там, то тут якобы «Бесе». Братья методично устанавливали фигурантов, пробивали по базам, шерстили их связи. Не вина близнецов, что эти сведения оказывались полнейшей туфтой — проверять-то по-любому надо, куда денешься. Словом, парням было чем заняться. Беготня — дело молодых, любил повторять Кузин. Сам же он находился в том возрасте, когда уже можно позволить себе работать головой, а не ногами.

Собственно говоря, именно этим он, возвратившись из Музея революции, и занялся: сидел за столом и всматривался в фото тридцатипятилетнего Григория Котовского, сделанное тюремным фотографом три четверти века назад. Честно говоря, знаменитый разбойник и экспроприатор, гроза зажиточной Бессарабии мало соответствовал образу созданному отечественным кинематографом. Никакой наголо бритой головы, как в фильме или на более поздних фото, когда он уже стал командиром Красной армии. Глубокие лобно-височные залысины имеются — да ещё какие! — но до полного облысения атаману Адскому точно ещё далеко. Завитые на кончиках по тогдашней моде усы придают лицу вид удалого гусара-сердцееда.

Ну, с блестящей бритоголовостью всё понятно: процесс утраты волосяного покрова прогрессировал, и с годами пришёл к логическому концу. А вот любопытно было бы знать, что побудило Котовского впоследствии сменить усы а-ля-Поддубный на усишки а-ля-Гитлер? Впрочем, в те годы Гитлер был ещё никто и звать никак, и в России никто о нём слыхом не слыхивал, просто среди военных именно такие вот щётки под носом в двадцатых годах пользовались бешенной популярностью. Да бог бы и с усами, но каков надменный прищур тёмных глаз, нацеленных прямо в объектив фотоаппарата! А поза! Руки вызывающе — иначе не скажешь — скрещены на груди. Он весь — дерзость. И это при том, что человек, мало того, что сидит за решёткой, так ещё и то ли уже приговорён, то ли вот-вот будет приговорён к смертной казни, о чём конечно же он знает или, по меньшей мере, догадывается. Кем бы ни был Григорий Котовский — бандитом с большой дороги или пламенный революционером — в бесстрашии и самообладании ему точно не откажешь.

Алексей Борисович прекрасно отдавал себе отчёт в том, что в своих благих намерениях тщательно прошерстить ныне здравствующих родственников Котовского, не преуспел. А если совсем уж откровенно, так не продвинулся ни на шаг и протянуть ниточку от «Беса» к потомкам легендарного комдива пока не удалось…

— Здорово, шеф!

В кабинет ввалился возбуждённый Олег, с которым они со вчерашнего дня не виделись.

— И тебе не хворать! — ответил Кузин, присматриваясь старшему из близнецов.

Сияет, как начищенный медный пятак. Глаза горят. Прямо распирает парня. Не иначе, что надыбал. Этого и спрашивать не надо, сам всё выложит… Так и вышло.

— У меня вчера очень любопытная встреча состоялась, — сняв шапку и куртку, и накинув их на вешалку, сообщил он.

— Ну, рассказывай, — предложил высказаться старший товарищ.

— Короче! — Здоровенный детина с размаху плюхнулся на стул, который под ним жалобно пискнул. — Серёга вечером дома остался — к нему Дашутка прикатила — а мы с Иркой на дискач в Олимпийскую деревню поехали…

Кузин неопределённо хмыкнул. Он уже давно запутался в бесконечных Дашах, Ирах, Машах и Наташах, с которыми братья, когда находились на рабочем месте и, если выдавалась свободная минутка, постоянно ворковали по телефону и вечно о чём-то договаривались. Но, что было для него было полнейшей загадкой, так это — когда они всё успевали и как умудрялись сочетать, казалось бы, несочетаемое: и в спортзал регулярно наведывались, и при случае выпить были не дураки, и вкалывали, если требовалось, от зари до зари, и с девчонками зависали чуть ли не каждую ночь… Вот, что значит, молодость! Аж завидки берут, думал Алексей Борисович.