Рэт Скэбис и Святой Грааль

– Так вот, – продолжала Дженни. – Ален – это который сидит к нам спиной. – Она кивнула в сторону двоих мужчин за столиком у входа.

– Ничего себе так совпадение, – сказал я. – Дженни, признайтесь, вы знали, что он будет здесь сегодня вечером. Вы поэтому и предложили пойти сюда?

– Да откуда она могла знать, что он будет здесь?! – рассмеялся Скэбис.

– Не забывайте, где вы находитесь, – мягко проговорила Дженни. – В Ренн-ле-Шато это обычное дело. Так всегда и происходит.

– Что происходит?

Скэбис бросил взгляд на Дженни, потом на меня и уткнулся в меню.

– Еще пару раз произойдет, и поймешь, – буркнул он. – Ты решил, что будешь брать?

Скэбис явно темнил, но я не был уверен, относительно чего, Я попытался заставить его объясниться, но он как будто меня и не слышал. Дженни тоже молчала. Я решил, что не стоит на них давить, и после пары стаканов вина меня уже не волновало, что у них там на уме.

Из ресторана мы вышли уже под утро. Весь вечер мы активно общались с Аленом Фера. Бельи с Дженни «работали» переводчиками, хотя Ален немного говорил по-английски. У него был заметный акцент, но он знал много слов и очень даже неплохо владел грамматикой. Ему было чуть за шестьдесят: вполне симпатичный жилистый дядька с копной перманентно растрепанных седых волос. Его морщинистое лицо и бледно-голубые глаза почему-то напомнили мне демона из церкви, и от этого было как-то неуютно… даже не то чтобы неуютно, но странно.

Скэбис с Аленом сразу нашли общий язык. Ален был в полном восторге, когда узнал, что Скэбис – бывший барабанщик. Оба сына Алена тоже были ударниками, да и сам Ален был музыкантом, в довершение к своим многочисленным творческим дарованиям. В 1960-х годах он играл на гитаре и пел в группе «Les Enfante Terribles», в свое время довольно известной во французских хипповских кругах, как сообщил нам Бельи. Ален, как оказалось, еще и снимался в кино и сыграл главную роль в последнем фильме Жана Кокто.

– Для меня Кокто вроде как крестный отец, – заявил Фера как бы между прочим.

Словно желая лишний раз подтвердить свою принадлежность к богеме, он непрерывно курил «Gauloise», держа сигарету между средним и безымянным пальцами и жадно затягиваясь во всю силу легких.

Время от времени к нам за столик подсаживался хозяин ресторана, который, как оказалось, был родом из Англии. Тони Хебб, видный дородный манчестерец с седой бородой и седыми же длинными волосами, собранными в аккуратный хвост, купил «Синее яблоко» у прежних владельцев чуть больше года назад. Я спросил его про красную феску, и он ответил, что это Церемониальный головной убор братьев Храма Яхмоса, масонского ордена, куда принимают л ишь тех, кто получил «мастера», то есть достиг третьей степени посвящения. Тони без ложной скромности подтвердил мое предположение, что феска – его, и с гордостью сообщил, что, помимо масонской ложи, он состоит еще в ордене тамплиеров, то есть в организации, которой, как мне представлялось, уже давно не существует. Я не знал, что на это ответить. Самое лучшее, что мне придумалось:

– Как мило…

Иными словами, вечер выдался информативным. Ален с воодушевлением говорил о загадках истории, при активном участии Дженни и тамплиера Тони. Мы узнали много нового о Беранже Соньере и Ренн-ле-Шато. К примеру, ходили упорные слухи, что Соньер причастен к убийству Антуана Жели, священника из Каркассона, которого зверски забили насмерть каминными щипцами. Здание, где сейчас расположено «Синее яблоко», когда-то принадлежало семейству Корбю. Нынешний мэр деревни проводит генеральную реконструкцию наиболее «пострадавших» участков владений Соньера, в частности, собирается восстановить оранжерею. Землю под Башней Магдалой просветили рентгеновскими лучами и обнаружили крупный прямоугольный предмет, закопанный прямо под башней – официальные раскопки назначены на конец лета. Мы также узнал и о фантастических подвигах местного жителя по кличке La Taupe – Крот, ~ который вот уже двадцать лет проводит в окрестностях свои собственные, «не столь официальные» раскопки. За эти годы он прорыл под деревней сложную сеть тоннелей, оборудованных деревянными подпорками и электрическим освещением.

Когда мы вышли из ресторана, на улице было темно и тихо. Пожимая Алену руку, Скэбис спросил, можно ли им будет встретиться еще раз.

– Разумеется, – улыбнулся Ален.

– Замечательно. Дайте мне свой телефон, я позвоню.

– Не надо звонить, – сказал Ален, направляясь в сторону церкви. – Все получится само собой, – бросил он через плечо и растворился во тьме.

* * *

Хотя основное внимание мы уделяли, конечно же, Ренн-ле-Шато, Скэбис несколько раз вытащил нас в Каркассон и Лиму, городок, где производят бланкет, белое игристое вино, появившееся задолго до «изобретения» шампанского. В деревне Монтазель мы нашли дом, где родился Беранже Соньер, и побывали в соседнем городке Эсперазе, где родилась Мари Денарно. По совету Дженни мы съездили к Пеш-де-Бюгарш, потухшему вулкану, который местные жители называют «горой НЛО» из-за странного свечения, наблюдаемого в небе над его закругленной вершиной. По настоянию Бельи каждые три-четыре часа мы делали остановки на «перекусить». Еда повсюду была отменной, за исключением одного ресторанчика в Лиму, которым владел англичанин.

– Что там церковь в Ренне, – сказал Бельи, выковыривая из зубов кусок хряща. – Этоместо поистине ужасно.

Где бы мы ни оказались, повсюду играла «Мария» Джонни Холлидея, любимая песня Салима. Она преследовала нас повсюду. Стоило только включить радио в машине или заглянуть в бар – и, пожалуйста, вот она, родимая. «О Мария, ля-ля-ляля». Мотивчик так глубоко въелся в мозги, что время от времени мой внутренний плейер проигрывал его, включаясь совершенно самостоятельно. На следующий день после ужина в «Синем яблоке» первое, что мы увидели утром, когда вышли в столовую, где был телевизор, – самого Холлидея, исполняющего свой хит.

– Прямо какое-то наваждение, – сказал я Скэбису. – Она нас преследует, эта песня.

– Правда? – сказал Скэбис, вперив взгляд в телевизор. – А я, знаешь ли, не заметил.

– Но она постоянно играет, повсюду… ты просто не мог не заметить. Ришар, скажи ему. Ведь она постоянно играет.

– Кто? – спросил Бельи, сосредоточенно пережевывая круассан.

– Эта песня.

– Какаяпесня?

– Хватит уже надо мной издеваться. Нашли себе, понимаешь, забаву. Куда ни глянь, кругом одни Марии… Денарно, де Бланшфор, Магдалина… И еще эта песня. «Мария». Вам не кажется, что это какое-то странное совпадение?

– Ну, если ты так считаешь, – пожал плечами Скэбис.

Это было действительно странное совпадение, и с тех пор как мы приехали в Лангедок, я уже далеко не в первый раз употребил это слово. Совпадение.На самом деле, если подумать, в ту поездку я употреблял его как минимум дважды в день. Может, я слишком много читал «по теме» и у меня малость поехала крыша? Или я бессознательно погрузился в таинственную атмосферу Ренн-ле-Шато с его предполагаемой магией? Или же происходило что-то еще: что-то, на что вчера вечером намекал Скэбис, когда мы только пришли в «Синее яблоко»?

Этими и подобными им вопросами я мучился еще пару дней, а потом у нас появился еще один неотвязный преследователь. Или, вернее, преследователи. Хотя, может быть, будет правильнее сказать не у нас,a y меня?Потому что, как бы глупо сие ни звучало, у меня начало складываться впечатление, что пчелы, которые были буквально повсюду, существа в высшей степени разумные и «повсюду» они неспроста. «Пчелы» – шутливое прозвище футбольного клуба «Брентфорд», за который я болею всю жизнь, и все мои интернетские ники так или иначе связаны с пчелами (Пасечник, Пчеловод, Дядя-Улей). Пчелы также связаны с Ренн-ле-Шато, потому что пчела нарисована на гербе королевской династии Меровингов – в гробнице Хильдерика, сына легендарного Меровея, нашли больше трех сотен пчел, отлитых из чистого золота, – и вот теперь, куда бы я ни посмотрел, взгляд каждый раз натыкался на пчел. В Монтазеле они охраняли вход в церковь. В Каркассоне они деловито кружили над могилой Антуана Жели. В Эсперазе вообще чуть ли не приземлялись мне на голову.

– Начитался завернутой эзотерической литературы, вот тебе и мерещатся всякие ужасы, – сказал я себе в Эсперазе, обнаружив пчелу в банке с медом в местном супермаркете.

Пчелы присутствовали и в окрестностях Арка, деревни, с которой, по утверждению многих ренньерцев, «списан» пейзаж «Аркадских пастухов» Никола Пуссена. Я столько раз видел картину Пуссена и очень внимательно изучил многочисленные фотографии этого места, но все равно не был уверен что узнаю его «во плоти» – то есть в камне и дереве. Во-первых, надгробия, изображенного Пуссеном, уже давно нет – стараниями многочисленных охотников за сокровищами, в том числе одного придурка, который пытался взорвать его динамитом в конце 1980-х годов, после чего хозяин этой земли решил убрать отсюда надгробный камень, как говорится, от греха подальше.