Революция.com. Основы протестной инженерии

Если мы посмотрим на Киргизию-2005, то мы вновь увидим те же типы действий со стороны оппозиции и запрет на возможные ответные действия со стороны властей. Ненасильственные действия оппозиции строятся исключительно на ненасилии власти, нежелании власти оставаться и дальше властью.

Более того, Киргизия демонстрирует чисто PR-революцию, поскольку трудно себе представить, как 700 человек, пришедших в Бишкек, могли совершить смену власти. Произошло другое: они выступили в роли яркой PR-картинки, которая легитимизировала смену власти. Сначала яркое зрелище было развернуто на юге Киргизии, при котором офицеры органов правопорядка, уходя, оставляли ключи на столиках. Потом обошедшие телеканалы всего мира погромы магазинов в самом Бишкеке. Физик-президент Аскар Акаев меняет в последний момент руководителей силовых ведомств, но, возможно, как раз для того, чтобы осуществить требуемую передачу власти.

В роли контрреволюционной волны предлагается использовать не власть. Кирилл Зубков пишет: «Ответ на вопрос: «Кто станет русской «кровавой собакой»?», лежит на поверхности. Это пара-милиционные структуры, костяк которых составляют ветераны Кавказских войн» [13]. То есть государство отдает выполнение своей функции той силе общества, которая способна ее выполнить. Понятно, что это относительно законное решение. Но одновременно точно так же понятно, что это единственный вариант работающего в условиях бездействия власти решения.

Это развитие идеи Егора Холмогорова по поводу возможных контрреволюционных стратегий, который написал: «Однако нам интересна не столько технология контрреволюции, которая может сильно отличаться от страны к стране и от региона к региону, сколько ее политология, базовый принцип которой вполне очевиден. В условиях крушения старой власти и ее неспособности выполнить роль «кровавой собаки» самостоятельно единственным шансом на хотя бы частичное спасение страны и сохранение в ней порядка и суверенитета является встречная революция, то есть создание новой власти, процесс формирования и укрепления которой войдет в противоречие с революционным потоком, которая будет не защищаться, а наступать, и которая не будет связана формальными и неформальными ограничениями прежнего режима. Именно в процессе создания «фактора власти» встречная революция способна раздавить революцию первоначальную и снять хотя бы самые острые ее симптомы. Строго говоря, именно такая революция, в отличие от простого подавления, и заслуживает названия контрреволюции в точном смысле этого слова. Контрреволюция формирует новый порядок, на защиту которого, подобно революции, мобилизует не упадочное чиновничество и силовые структуры, а новые добровольные объединения, куда могут входить и соответствующим образом настроенные чиновники, и военные, и полицейские, и просто сочувствующие – «партизаны порядка», но на совершенно иных, чем при старом режиме, началах. В этом случае революция сталкивается не с разлагающимся, а напротив, – с учреждаемым государством. Причем таким «общественный договор» заключен буквально вчера, и его участники воспринимают его как личное дело и личное достижение. В столкновении с таким учреждаемым государством шансы «революции», особенно «оранжевого» класса, то есть революции, использующей системные дыры в распадающейся недогосударственности, исключительно малы» [14].

Это странное и еще раз странное предложение. Но пока оно выглядит как единственно возможное, поскольку действительно революцию может остановить только встречная революция, а отнюдь не падающий режим, который несомненно хочет совершить определенные действия, но уже не может. Он силен своим прошлым, а сейчас пришло время соревнований за сильное будущее. И здесь происходит смена правил игры.

В обсуждении ситуации в Киргизии возникло интересное различие революции и гражданской войны в систематике того, что имеется у сторон и на что направлен захват. А. Тарасенко подчеркивает следующее принципиальное различие: «В большинстве тех конфликтов, которые принято называть гражданскими войнами, на поверхность четко выступает факт наличия аппарата власти и управления у обеих сторон. Этот аппарат может строиться на одинаковых политических принципах, как в Гражданской войне в США, или же на принципиально противоположных, как в российской Гражданской войне начала прошлого века. Но этот аппарат есть, и только его наличие позволяет нам говорить о гражданской войне, а не каком-то другом «действе». Во время революции или дворцового переворота у стороны, стремящейся к захвату власти, есть, конечно, какие-то организационные структуры и центры, но центр власти находится не в ее руках. И если даже после удачного переворота выстраивается система власти, совершенно непохожая на предшествующую, то все равно поначалу используются готовые структуры государственности. В гражданской же войне никакой из сторон нет необходимости захватывать власть как структуру, ибо эта структура у них уже имеется. Борьба идет исключительно за территориальное господство» [15].

Интересно, что Александр Дугин, говоря о неоопричнине, выходит на эту же тему с несколько другой стороны [1 6]. По сути, он также пытается опереться на пассионарные слои общества для выполнения тех функций, которые неадекватно выполняются современной государственной машиной.

Правда, в преддверии киргизских событий были названы два параметра бархатной контрреволюции: честные прозрачные выборы и человеческое отношение к людям [17]. Еще работа с потенциальными диссидентами, постоянная работа на местах. Все это несомненно лежит в области как информационного, так и событийного противодействия. И все это самые понятные и самые адекватные меры. Это норма, вне которой, к сожалению, функционируют все страны СНГ.

Была также отвергнута идея экспорта революции: «Произошедшие события нельзя считать экспортом революции. Я вообще противник той точки зрения, которая сейчас озвучивается и российскими политологами в том числе, что якобы в Киргизии был повторен украинский и грузинский сценарии. Революционная ситуация и нестабильность в Киргизии наблюдалась в последние несколько лет, и если не сейчас, то в конце этого года во время президентских выборов в любом случае оппозиция пошла бы ва-банк» [1 8].

При этом Россия отчетливо понимает, что, как и в 1991 году, нестабильность придет к ней из сопредельных территорий [19]. Тогда это были Украина, Прибалтика, Грузия. Сегодня это называется эффектом домино. То есть нестабильность движется по своей логике и по своим законам. Эффект домино интересен еще и тем, что удар при нем происходит с неожиданной стороны, к которой государственная машина оказывается неготовой. При этом Россию ожидает куда более серьезная трансформация: «Технологии оранжевой революции приведут к брожению в обществе, и на политическую и социальную авансцену выйдут новые, еще не задействованные в текущих раскладах силы. Оранжевая революция обязательно перерастет в другую – красную, и совсем не бархатную» [20].

Революцию может остановить также ее виртуальное переформатирование. Это война интерпретаций, когда власть пытается стать защитником справедливости. Роберт Хелви, активно реализующий идеи Джина Шарпа, увидел свой проигрыш в Венесуэле против Хуго Чавеса в том, что правительству удалось представить конфликт как строящийся по расовым и экономическим линиям, когда бедные и цветные люди поддерживают президента, а богатые, средний класс и белые выступают за оппозицию [21]. Однако такая же методика, примененная в Киргизии, когда восставшие были представлены как южные наркокланы, не принесла никакого успеха властям.

А. Столяров поднимает на шит национальную идею, под которой скорее всего надо понимать определенный национальный проект. Именно в национальной идее он видит вариант спасения: «Существует техника безопасности на производстве – тот набор элементарных правил, который помогает работнику избежать гибели или травмы. Такую же технику безопасности необходимо иметь и в обществе – например, при работе с высокими социальными потенциалами. Не надо ждать, пока действительно полыхнет. Не надо гадать: грянет или не грянет? Громоотвод ставят раньше, чем в дом ударит молния. Национальную идею России следует создавать немедленно в опережающем безопасном режиме. Только так можно будет направить энергию социального термояда в позитивное русло» [22].

Можно также воспользоваться рекомендациями по борьбе с террористами, которые достаточно прозрачно могут быть трансформированы в новые [23].

• Считается, что террористический потенциал роевого (биолого-популяционного) типа психики относительно легко побеждается инфицируемым в нее «потребительским идеалом». Товарное совращение и поддержание регулируемого уровня потребления.

• Разрушение деструктивной этнокультурной традиции и коллективной идентичности «этносов легализованного терроризма» путем содействия их ассимиляции (подобная методика применялась в СССР в отношении «репрессированных народов»).

• Трансформация возрастного экстремизма в ответственный охранительный патриотизм (пример – организованное Кремлем движение «Наши»).

• Деконструкция образа террориста – создание ему непривлекательного, отталкивающего имиджа (выявление и организационное уничтожение через выведение из правового поля, дискредитация «программной идеи» и изоляция лидеров и т. д.).

• Усиленное социальное патронирование людей, попавших в кризисное состояние, лишившихся привычных ритуалов (семейных, трудовых, корпоративных и прочих).

• Информационная блокада прямой и скрытой пропаганды терроризма в СМИ, мешаюшая потенциальному террористу вовремя получить «подсказку».

Это, с одной стороны, вполне конкретные рекомендации, с другой – они осваивают поле долговременных действий, которое столь же важно, как и поле реагирования.

Еще более конкретен министр внутренних дел Казахстана 3. Турисбеков, записка которого от 21 января 2005 года уже объявлена фальшивой [24]. В ней достаточно четко перечисляются факторы, которые привели к падению киевской власти, среди них [25]: